нам пришлось ждать очереди. Было раннее утро. Перед нами развернулась необычайная по своей исключительности картина: где-то в глубокой дали ясно вырисовывалась огромная снеговая гора правильной конусообразной формы. Ее окружали другие – меньшие и уже без снега, казавшиеся карликами перед гордым белым красавцем. Это было так неожиданно и так красиво, что не хотелось расставаться с призраком! Однако пора было спускаться к переправе. Уже потом мы узнали, что до горы было чуть ли не двести верст и она бывает видна отсюда в очень редкие дни. Переправились на подводах.

Запомнился и выпавший на долю армии бой, вскоре после переправы, когда она пережила один из критических моментов своего существования. Хотя наше внимание и было сосредоточено на нашем маленьком участке, но сведения, доходившие с разных сторон, были одно тревожнее другого, так как передавали, что то чехословаки, то корниловцы, то еще кто-то – вынуждены отойти. В бой было введено буквально все, что могло держать оружие. Неприятель отовсюду. Обоз с ранеными еле прикрыт деревьями от взоров противника, но не от его снарядов и пуль, долетавших со всех сторон. Генерал Корнилов в чьем-то обществе долго был виден на высокой скирде соломы. Только к вечеру удалось корниловцам сбить главного противника и обратить его в бегство.

Непритупившаяся боль, вызванная смертью брата, ужасная смерть Попова и других все еще владели памятью и заволакивали собою все, и лишь сон брал свое и валил с ног. Оживила нас радостная весть: пришел разъезд от Кубанской армии. Генерал Корнилов пошел на соединение с кубанцами.

Пошли аулы; бедные, неуютные. Бои притихли. Шла армия и, накануне фактического соединения, – поплыла… Помнится «плаванье» и в других местах, когда мы шли по размолотому тысячами ног и сотнями подвод чернозему и помогали вытаскивать увязшую подводу или орудие. Не раз приходилось выручать руками свои собственные ноги, чтобы не лишиться сапог, но здесь было совсем другое.

Было раннее утро. Мы шли впереди, и земля не была размолота. Дождь, сначала несильный, скоро начал надоедливо хлестать и не оставил на теле ни одной сухой нитки. Одежда стала неимоверно тяжелой. Останавливались на привалах, но сесть было не на что… вода! Так мы и плыли, подгоняемые пронизывающим ветром. Дождь прекратился. Появилась надежда, что вода частью сама стечет с одежды, а частью ее подсушит теплота собственного тела. Стало свежеть. Вскоре, совсем лениво, начал перепадать снежок и тотчас же таять и на земле, и на одежде. Еще похолодало, и снег уже повалил по-настоящему, покрывая землю сплошным белым саваном. Не таял он уже и на шинелях. Мы очутились в мокром одеянии, покрытом панцирем замерзшей шинели. Она коробилась, а ноги замерзали.

Было сравнительно светло, когда мы подошли к месту, где надо было переправляться – то ли через реку, то ли через бушевавший ручей. Незадолго до того мы пропустили вперед части генерала Маркова. Нам объявили, что переправляться мы будем после переправы других частей. Хотелось хоть немного тепла, чтобы отогреть совсем замерзшие ноги. Сунулись в хату, кажется единственную. Забита до отказа. Костры разводить запретили, так как в один костер угодил снаряд, наделавший много беды. Набрели поблизости на скотный загон с сараем, покрытым крышей. Думали зарыть ноги в глубокий навоз и хоть чуточку их отогреть. Однако и навоз уже замерз. Осталась последняя возможность – пританцовывать да притоптывать. Немного полегчало – ноги отошли и перестали коченеть.

За нашим занятием мы настолько отвлеклись от хода переправы, что уже не обращали на нее внимания. Даже удалявшаяся все дальше стрельба перестала интересовать. Переправа шла верхом на лошадях, а мы все ждали своей очереди. Переправились мы уже поздно и в полной темноте. Не могу даже вспомнить, переправлялись ли мы верхом на лошадях или на подводах. Вода спадала.

Оказалось, что большая часть наших переправилась раньше, и нас ждал квартирьер. Хата теплая. Нам рассказали о занятии станицы, когда красных вытаскивали чуть ли не из кроватей. Под колыбельную песню редких выстрелов где-то на окраине завалились мы спать. На следующее утро поднялись, забыв и думать о вчерашнем дне с его дождем, снегом и морозом. Не помню, чтобы кто-нибудь получил хотя бы насморк. Была беда и прошла.

Закончился маневр подхода к Екатеринодару. Мы соединились с Кубанской армией. Впереди – Екатеринодар; позади – сотни убитых и раненых.

На Кубани

В Ново-Дмитриевской задержались мы на целую неделю. Были и бои. Красные в первые дни стремились во что бы то ни стало выбить нас из станицы. Особенно настойчивой была их атака на мост, где волна за волной они напирали, кажется, на корниловцев, но в конце концов, понеся огромные потери, отошли. Говорили тогда, что все атакующие были пьяны. В одном из боев участвовали и мы, но больше отдыхали и приводили в порядок свою потрепанную одежду и обувь. Редкий орудийный огонь, тянувшийся целыми днями, мало беспокоил нас: снаряды рвались больше в центре станицы, но часто приходилось видеть, как они захлестывались на топком пустыре и не разрывались.

В результате произведенного переформирования все партизанские отряды были сведены в отдельный полк, куда были влиты и несколько кубанских сотен. Полк получил название – Пеший Партизанский полк. Командование полком было поручено генералу Казановичу. Первым батальоном, первой сотней которого мы стали, командовал капитан Курочкин.

Вообще же для нас отдых в станице Ново-Дмитриевской прошел довольно бесцветно и не оставил никаких яркий воспоминаний.

Уже по весенней распутице, снова меся грязь, вышли мы брать станицу Григорьевскую. Впереди нас шли корниловцы, которым и пришлось вынести всю тяжесть жестокого боя. На следующий же день мы получили задание взять станицу Смоленскую. По слякоти пролегавшей в большом лесу дороги шли мы недолго. Вскоре сквозь щель просеки, далеко впереди, показались крыши строений. Прошли лес. За опушкой его начиналась ровная широкая песчаная полоса, а за ней – река, вздувшаяся, вышедшая из обычных берегов. На противоположном, более крутом берегу, вплотную к реке, – станица Смоленская. Людей не видно. Небольшой группой мы вышли из леса в поисках брода или какой-нибудь переправы. И 20 шагов не успели сделать к реке, как вся окраина станицы загремела ружейным огнем. Градом посыпались пули. Отскочили назад, но двое остались лежать: один двигался, другой, по-видимому, убит. Противника нигде не видно, но стоило чуть высунуться из-за дерева, как пули чуть ли не обжигали нос. За одну попытку выйти из-за укрытия поплатились многие. Стоявший рядом прапорщик Рязанцев то ли вздумал перескочить за другое дерево, то ли неудачно повернулся – и тотчас же упал мертвым. Благодарная память