позволял перейти железнодорожное полотно в любом месте, а требовал наличия переезда. Остановились в немецкой колонии Гначбау – благоустроенном поселке, расположенном вдоль единственной широкой улицы, тянущейся с востока на запад. Обоз расположился посередине улицы, мы – по домам. Раненых с подвод не снимали. С южной стороны виднелся далекий лес – а может быть, сады, откуда нас все время настойчиво обстреливали орудия. Отвечать нам было нечем, и противник наглел, поставив свои батареи на почти открытые позиции. Снаряды ложились и во дворах, и в обозе. Наши артиллеристы приводили в негодность ставшие ненужными за отсутствием снарядов орудия. Пошли слухи, что кто-то собирается покидать армию, спасаться в одиночку и т. д. Неужели конец? Нет!

К вечеру получили приказание: с наступлением темноты явиться в соседний двор в распоряжение начальника особой части, остающейся в Гначбау как прикрытие тыла уходящей армии. Своевременно явился куда следует. Собралось 30–35 человек – в большинстве кубанцы. Нам объявили, что мы остаемся на месте до тех пор, пока нас не снимут специальным распоряжением из уходящей армии. Расположили нас цепью на южной окраине, вдоль насыпи из соломы, прямо против занятых красными позиций. Где-то по сторонам были наши конные дозоры. Красные изредка постреливали – мы отвечали. Видимость все уменьшалась. Шум отходящей армии стих. Прекратилась и стрельба со стороны красных. Хотелось взором прорезать темноту – взглянуть, что творится у противника. Мы собирались по два, по три и делились мыслями и предположениями: куда ушла армия, где она теперь и что с нею? Судя по времени, она могла быть уже за 13–15 верст от нас. То, что мы видели и слышали днем, никак не располагало к оптимизму. Хотелось, уйти от самого себя, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями. Раз или два к нам во двор заглядывал всадник из дозора, принятый сперва за связь из армии.

Много прошло времени. Наша тревога все нарастала, а полная тишина ее усиливала. Внешне мы были спокойны: никто не высказывал панической мысли, никто не проронил ни слова о нашей обреченности, в которой никто не сомневался. Около 2 часов ночи пришло, наконец, приказание: сняться! Радостная весть: переезд через железную дорогу в наших руках! Был бой.

Быстро погрузились на подводы и так же быстро поехали. Сон, о котором совершенно забыли, сразу заявил о своих правах, а до этого даже дрема куда-то исчезла. Несмотря на тряску, только временами открываешь глаза. Но рань свежего ясного весеннего утра разогнала сон, а великолепие окружающей нас природы окончательно прогнало его.

Вправо от нас земля дымилась понизу непроницаемым туманом, поднимавшимся вверх и постепенно таявшим в лучах взошедшего солнца, и в уже освобожденное от него золотисто-розовое небо взвивались с земли тысячи и тысячи птиц. А солнце взбиралось все выше, рассеивая стлавшуюся над землей густую белесоватую пелену, откуда выносились стаи диких гусей и уток, звонким гомоном оглашавших воздух. Огромный стан крупной перелетной птицы. Словно другой мир. Сказка волшебного утра!

Было уже совсем светло, когда мы переезжали железную дорогу, и солнце в лицо встретило нас при въезде в станицу Дядьковскую. Здесь мы узнали о находчивости, дерзании и безумном героизме генерала Маркова и его сподвижников, воскресивших армию к новой жизни. Впереди неизвестность, но рассеялись сомнения, вернулась вера в командование и в самого себя. Вновь ощутил себя частицей крепкого, грозного целого. Не было уже генерала Корнилова, но он незримо шел впереди нас, вернее – в нас! Генерал А. И. Деникин сразу укрепил свой авторитет Главнокомандующего.

Не многое удержалось в памяти до самого конца похода. В станице, кажется, Успенской выходили мы раз в поле и рассыпались по соседству с другими частями. Дело ограничилось одним обстрелом; сколько-нибудь значительного боя не произошло. Закончился Первый Кубанский генерала Корнилова поход. Армия вышла из окружения. Перед ней встала новая тяжелая задача.

М. Голубов[282]

Сильные духом[283]

Бой под Лежанкой показал, что мы крепки не только оружием, но и духом. Когда мы, не стреляя, шли на красных, они настолько были удивлены, что вместо того, чтобы стрелять в нас, бросая винтовки, толпой устремлялись назад, что давало нам возможность расстреливать их, как куропаток.

Помню, как я, отбившись от своего взвода, устремился на трех бородатых мужиков, бежавших из окопов. Несмотря на то что моя винтовка была на ремне, а у них винтовки были в руках и они могли бы меня очень легко обстрелять, они, оглядываясь в мою сторону, позорно бежали. Я остановился.

«Стрелять или нет? – подумал я. – Да кто знает, не были ли это насильно мобилизованные крестьяне?»

– Стреляй, Голубов! – кричал, догоняя меня, Герасимов[284]. – Чего смотришь?

– Да в кого стрелять? – рассмеявшись, ответил я. – Посмотри, как они улепетывают. Пули жалко, она еще пригодится.

Но он меня не слушал. Приложившись, он выпустил по ним по патрону. Один из бежавших схватился за бок и свалился с воем на землю. Другой же избежал своей смерти. Подойдя к раненому, мы спросили его, откуда он.

– Да чего спрашивать? Добивайте, и все! На то вы и офицеры, чтобы трудящийся народ уничтожать. Не разбили вас здесь, разобьют впереди. Нарветесь завтра на сорокинцев, они вам покажут…

Он не договорил… Пуля из нагана подъесаула прекратила дальнейшую брань по нашему адресу.

– Видишь: вот кого ты пожалел. Нет, брат, в гражданской войне пощады нет и быть не может. Попадем мы с тобой к таким в руки, так они с тебя, перед тем как уничтожить, снимут кожу. Знаю я их. Не впервые с такими гадами встречаться.

Появились у нас и первые раненые, правда, не серьезные, но все же об них надо было думать. Оставлять их в селе мы не могли, и часть нашего обоза с этого дня превратилась в походный лазарет. На одной из повозок я встретил хорошую знакомую по Новочеркасску – прапорщика Ниночку Бирюкову[285]. Пуля пробила ей ногу, но она не унывала.

– Не ранение, а пустячок. Хорошо, что кость не задета. Вот полежу денек-другой, и снова в строй!

Случайно же проходившая сестра Варя глазами показала, что нужно отойти.

– Нина, доктор приказал тебе не разговаривать. Идите, господа. Здесь вам не место. Боюсь, как бы не было гангрены у нее, – шепнула она нам. – В такое время загрязнить рану… Но что делать, мы не в операционной.

Предположение Веры не оправдалось. Через месяц с лишним я встретил Нину на ферме около Екатеринодара, впереди роты, быстро двигавшейся на город. Это был 1-й Офицерский полк генерала