пахло, как сама любовь. Не безумие ли то, что я хочу сотворить с призраком Веры Вормзер? Амелия строго на него взглянула:

– Я настаиваю, Леон, ты будешь отдыхать один час после обеда. В конце концов, ты в опасном для мужчины возрасте…

Леонид ухватился за эти слова, будто они могли служить ему защитой:

– Ты права, любимая… С сегодняшнего дня я знаю, что мужчина в пятьдесят лет уже старик.

– Дурачок! – засмеялась она не без едкости. – Полагаю, мне же лучше, если ты пожилой господин, а не тот вечный юноша, всеми признанный красавец, на которого все женщины глазеют.

Гонг позвал их к обеду. Внизу, в большой столовой, у окна был накрыт маленький круглый столик. Массивный семейный стол посреди комнаты, окруженный двенадцатью стульями с высокими спинками, стоял пустой и мертвый – нет, хуже – изначально безжизненный. Леонид и Амелия не были семьей. Они сидели как ссыльные, изгнанные собственным семейным столом, сидели будто за детским столиком бездетности. Видимо, Амелия тоже острее, чем вчера, почувствовала себя изгнанной, потому что сказала:

– Если ты не против, с завтрашнего дня стол к обеду будут накрывать наверху, в общей комнате…

Леонид рассеянно кивнул. Все его мысли были заняты первыми словами предстоящей исповеди. Безумная идея озарила его. Что, если по ходу своего длинного рассказа он, вместо того чтобы молить о прощении, пойдет напролом и прямо потребует от Амелии принять в своем доме его сына, чтобы тот жил с ними и питался за общим столом? Несомненно, ребенок его и Веры обладает превосходными свойствами. Разве молодое счастливое лицо не осветит их жизнь?

Принесли первое блюдо. Леонид наполнил свою тарелку до краев, но отложил вилку после третьего куска. Амелии слуга не подал это блюдо, а поставил рядом с ее тарелкой сосуд со стеблями сырого сельдерея. Вместо второго она получила лишь слабо обжаренную котлетку без гарнира и пряностей. Леонид посмотрел на Амелию с удивлением:

– Ты больна, Амелия, у тебя нет аппетита?

Она взглянула на него обиженно и насмешливо.

– Я умираю от голода, – сказала она.

– На такой воробьиной диете ты всегда будешь голодна.

Она поковыряла вилкой в зеленом салате, специально для нее приготовленном без уксуса и масла – лишь несколько капель лимонного сока.

– Ты только сегодня заметил, – спросила она колко, – что я живу как святой в пустыне?

Он ответил грубо и неловко:

– И этим ты хочешь обеспечить себе Царство Небесное?

Она с отвращением отодвинула от себя салат:

– Веселенькое Царство Небесное, мой дорогой. Тебе совершенно безразлично, как я выгляжу… Для тебя не имеет значения, бочка я толстая или сильфида.

Леонид, у которого был сегодня плохой день, и дальше блуждал в чаще нелепостей.

– Мне все равно, какая ты, любимая… ты преувеличиваешь мое внимание к внешнему и побочному… ради меня, право, не стоит жить как святые.

Ее глаза, старше, чем она сама, сверкнули на него в неприятном, даже вульгарном возбуждении.

– Ах, так я для тебя уже по ту сторону добра и зла? Мне, по-твоему, ничего уже не поможет? Я для тебя только старая дурная привычка, которую ты за собой тащишь. Дурная привычка, у которой есть, однако, своя практическая сторона…

– Ради бога, Амелия, подумай сама, что ты говоришь!

Но Амелия не думала, что говорит; она вся клокотала:

– Амелия, глупая гусыня, даже обрадовалась, что ты так гадко рылся в моих письмах… Все-таки он ревнует, подумала я. Ничего подобного… Наверное, тебя интересовали более ценные вещи, чем любовное письмо; я даже испугалась, так подозрительно ты выглядел – как кавалер-плут, обманщик, как соблазнитель служанок по воскресеньям…

– Ну спасибо, – сказал Леонид, глядя себе в тарелку.

Но Амелия уже не владела собой и громко всхлипнула. Итак, она устроила ему сцену. Совершенно бессмысленную и возмутительную сцену. Никогда она не высказывала мне таких меркантильных подозрений. Мне, кто всегда настаивал на строгом разделении имущества, выходил из комнаты, когда она принимала своих адвокатов и банкиров. Все-таки… она промахнулась и при этом попала в точку. Соблазнитель служанок по воскресеньям. Ее ярость не облегчает мне задачу. Я не могу начать… Измученный, он поднялся, подошел к Амелии, взял ее за руку:

– Чепуху, которую ты нагородила, я просто не понимаю. Ты с ума сойдешь из-за своей дурацкой диеты… Прошу тебя, соберись с силами… Не надо играть комедию перед людьми…

Это напоминание привело ее в чувство. В любой момент мог войти слуга.

– Прости меня, Леон… прошу тебя… – Она заикалась, еще всхлипывая. – Я сегодня очень слаба: эта погода, этот парикмахер, и потом…

Ей стало лучше, она прижала к глазам платок, стиснула губы. Слуга, пожилой мужчина, принес черный кофе, убрал тарелки с фруктами и устрицами и ничего, кажется, не заметил. Серьезный и безучастный, он возился вокруг них довольно долго. Они оба молчали. Когда они снова остались одни, Леонид как бы между прочим спросил:

– У тебя есть определенная причина не доверять мне?

Своим вопросом он будто перебросил мостик через бездонную пропасть и, затаив дыхание, нетерпеливо ждал ответа. Амелия в отчаянии взглянула на него покрасневшими глазами:

– Да, у меня есть определенная причина, Леон…

– Могу я ее узнать?

– Я понимаю, ты не выносишь, когда я тебя расспрашиваю. Поэтому оставь меня! Вероятно, я об этом забуду…

– Но я об этом не забуду, – сказал он тихо, подчеркивая каждое слово.

Некоторое время она боролась с собой, потом опустила голову:

– Ты сегодня утром получил письмо…

– Сегодня утром я получил одиннадцать писем.

– Но одно из них было от женщины… Притворное, лживое женское письмо…

– Ты считаешь, это письмо лживое?.. – спросил Леонид.

Он медленно вытащил из кармана бумажник и извлек из него corpus delicti[122], немного передвинув свой стул от стола к окну; свечение дождя упало на письмо Веры. В комнате замерли весы судьбы. Все идет своим путем! Не надо беспокоиться. Не надо импровизировать. Все на свете происходит по-разному, но само собой. Наше будущее зависит от того, умеет ли она читать между строк. Холодно наблюдая, он протянул ей тонкий листок бумаги.

Она взяла. Она стала читать. Вслух, полушепотом:

– «Уважаемый господин заведующий отделом!»

Уже при этих словах на ее лице – с выразительной силой, какой Леонид никогда в ней не замечал, – отразились облегчение и покой. Она шумно вздохнула. Потом стала читать, все громче:

– «Я вынуждена обратиться к Вам с просьбой. Речь идет не обо мне, а об одном талантливом молодом человеке…»

О талантливом молодом человеке. Амелия положила письмо на стол, не читая дальше. Она снова всхлипнула. Потом засмеялась. Смех и всхлипы