неправде не сказал прямо?! Мы бы рассудили миром, и коли надо, то и десять дней сидели бы, и всех бы выслушали. Вы же, клятвенно, крестоцелованием все уверили меня в согласии, и ни звука иного от вас не было! Чем же теперь я вам немил вдруг сделался?!»

Князь Рыбин не сдержался, выкрикнул ответом: «Выслушай, великий государь! Казни, но выслушай!!!», и за ним о том же взмолился прижатый к полу Карамышев. Бундов же молчал – ему слишком заломили руку за спину, и было головы не поднять толком и слова вымолвить без стону.

Резко к Рыбину обернувшись, Иоанн соизволил слушать.

«Клялись, и не отрекаемся, великий государь! Да разве ж знали мы, чему обрекают нас, когда на твоё право законное не воспротивились?! И теперь не против тебя, Богом клянёмся, а тех лишь, кто именем твоим и опричными надобностями дела дурные творят, и творят прежестоко и неправедно! Сколь писано было челобитных, и прошений, и жалоб по судам, не счесть, а ответ один всегда от дьяков, что на то твоя царская воля неподсудная! Не верим, не верим мы, государь, чтоб твоя воля была к бедам и разорению такому!!! Что благоволишь ты клеветникам, и невинных предаёшь наказанию… Вот и просим тебя нижайше, нижайше и покорно, обратить взор свой на творящееся и окорот дать беззакониям, и виновных в том самих наказать!»

«И хочешь ты, Васька, уверить меня в доброхотстве вашем?! Что не нарочно сговорились вы выждать приезда Филиппа Соловецкого, чтобы сию собацкую бумагу мне предъявить? Думали, некуда деваться царю вашему скудоумному да слабосильному, что в долгу у вас он теперь, вам перечить испугается?! Не так разве? Молчать!!! Да кабы взор обратить вы просили! Так не просят государя – так вельможно требуют покорства его полного себе!!! Да в уме ли вы все?! Виновных? Добро… Добро! Достучались вы до врат наших сегодня, сам теперь заботу приму и всё вызнаю. Наказаны будут, кто виноват! Желаете дознания – будет дознание!» – он передал свиток несчастной челобитной Годунову, велев переписать точно, и по всем челобитчикам, там указанным, немедля разослать наряды и задержать их всех до единого. Рыбина, Карамышева и Бундова – заковать в железо и посадить в Беклемешевой башне под особый надзор, строжайше пресекая все беседы с ними кого бы то ни было вплоть до допроса. Сейчас же взять для дознания и всех их сопровождающих. На заставы Москвы разослать приказ всех выезжающих проверять усиленно, дабы никто из заговорщиков не сумел бежать, прознав об облаве.

Как позже доложено было, никто из задержанных как будто не ожидал такого поворота, и видно было, что не помышляли о бегстве. Негодовали, возмущались сильно, не верили, что впрямь то царёв приказ, и за то от стражей-посланников получили некие телесные вразумления. Из всех сбивчивых их речей, сейчас от смятения сумбурных, особо осознанными выделялись те, что шли о новом митрополите. Точнее, о том, что Филипп Колычёв в Москве, что про дела здешние осведомлён, и что на его заступничество прямо надеются они, да ещё в канун именин государыни, все без исключения.

Москва опешила от произошедшего и притихла, ожидая, чем разрешится царский гнев. По приказу воеводы Басманова в полной готовности пребывали четыре опричных полка в самой Москве и ещё два, включая стрелецкие сотни – на подступах.

В хоромах князей Шуйских шли жаркие споры меж родни, где прогадали они в казалось бы верном деле. Иван Андреич негодовал, что его не послушали и не выступили на Соборе, и многие обидные речи тогда произнесены были старомосковскому боярству, и прежние вольные времена поминая, бранился кабацки.

– А ведь сколь перетолковали, обо всём решили уже, петухами тут выхаживали, мол, про прежние раздоры забудем давайте, и счас мы не стерпим, Иоанну укажем всё как есть! В обмен на Ливонский поход его вернём себе былое! Да что-то ни одного не нашлось, как до дела дошло!

– Челядин всех с толку сбил! – вступился Скопин, которому обидны были попрёки родственника. – Сам отмолчаться хотел, чтоб за него мы в драку полезли! Это ж он урезонил нас –«Сперва царю дадим, чего он хочет, а уж после своего затребуем по праву»!

– Нашли кого слушаться! Челядин теперь нам царь?! Одного мало?

– Так прежде всегда дело советовал! Не сам ли ты с Бельским соглашался, мол, старый конь борозды не испортит…

– То прежде, а сейчас промахнулся, значит. А Бельский пляшет, как царь укажет, с ним для виду разве что толковать, как и с Захарьиными – их дело сторона, они-то поди не плачут, мало что в земщине, а при своём!

– Не шуми, Иван Андреич, неровен час, холопи услышат… Сами-то мы тоже не больно выступали. Чего ты первым не начал?

– А и пущай слышат! – отмахивался Шуйский, пропустив мимо слуха подковырку, однако голос пригасил. – Я им, и Челядину тоже, ещё давеча прямо говорил, что на словах только ныне сильно боярство, что похваляется каждый за волю нашу вступиться, а как Иоанн войдёт да глянет молча только – оторопь их каждого за себя берёт, слова молвить не могут!

– Так правда же, думали все, как лучше, миром, коли царь милостив…

– А ты молчи! Понимал бы чего! Или в опричники подашься, может, как Трубецкой?! «Царь милостив» ему, вишь!

На отцовский окрик Андрей446 понуро нахмурился, а не в шутку разошедшийся Иван Андреич всё не унимался: – Милостив, да до поры! Вновь будто повинился царь, смиренником вышел, а вы-то и поверили! Опять! – горькой издёвкой поведя рукою, как если бы перед ним располагались те, кому он вещал, Шуйский с досады плюнул. – А он своё возьмёт, да над вами насмеётся вволю, а после вас же… Э-эх! И поделом вам, значит, пентюхи, мордофили пятигузые447…

Прямо, конечно, никто из больших семей, кого так отчаянно поносил сейчас Шуйский, в грамоте не был поименован, дальновидно убедивши подписаться иным, родичам помельче да и тем, кому терять не столь многое было, чтобы, в случае чего, было кому их на поруки вскладчину из опалы выкупать. Государю сейчас новый поход Ливонский всего важнее, и уж точно гнев он отложит, и от денег лишних в затею свою не откажется. Так прежде всегда и бывало.

На утрене и литургии Успенский был полон. Пелись многие лета царице Марии Темрюковне, и раздавалась щедрая милостыня неимущему люду, и возле храма, и вокруг Кремля, где были, по обычаю всех больших царских торжеств, выставлены слугами дворцовыми, наряженными в праздничные кафтаны, на телегах короба и чаны с простой добротной едой, и выкачены бочки с пивом. За порядком среди возрадованной черни, заранее уже запрудившей окрестности,