Я очень удивилась, обнаружив на небольшой поляне след костра и остывший пепел. Не знаю, когда именно я его нашла, но помню, что задумчиво смотрела на свидетельство человеческого присутствия в лесной чаще — мне-то казалось, что я здесь одна. Я думала об охотнике, об убийце. Я ушла с довольно приветливой полянки, чтобы найти убежище подальше и больше не вспоминать о людях.

Человек с вилами в руках возник передо мной ниоткуда, не давая пройти. Я развернулась — еще двое преграждали мне путь. Все бородатые, взрослые и вооруженные. Мой нож тут ничем не поможет. Тропинка слишком узкая, чтобы я смогла убежать от них, а если попытаться нырнуть в колючие заросли, меня поймают за считанные секунды. Я была окружена. Один из мужчин грубо окликнул меня, очевидно, на польском. Значит, он не немец, но опасность никуда не делась. Я, не открывая рта, покачала головой, показывая, что не понимаю. Он настаивал, я снова покачала головой. После этого мужчина с вилами схватил меня за шиворот и поволок через лес, подальше от тропинки, прямо на поляну, где я увидела лесную хижину, целиком покрытую ветвями. Перед ней сидели в круг несколько плохо одетых людей, их ноги были обернуты в тряпье поверх разбитой обуви. Вид у них практически такой же жалкий, как и у меня. Рядом с ними женщины и дети, а еще два-три человека в незнакомой форме. Меня, судя по всему, подводят к главному, и он тоже расспрашивает меня по-польски. Он не пробует другие языки, но я бы в любом случае молчала. Я показываю ему зубы, глуповато улыбаясь, как делала у Вираго, чтобы он тоже посчитал меня «беотийкой», маленьким беззащитным ребенком, который ничего не понимает. Должно быть, остальные рассказывают ему, как меня поймали, он ворчит что-то, после чего меня грубо сажают на землю. Мужчины возвращаются к своим занятиям. Некоторые чистят ружья, другие громко разговаривают. Женщины с детьми сидят, так же как и я. Через некоторое время мне кажется, что никто не обращает на меня внимания, и я начинаю на попе медленно передвигаться к деревьям. Потом встаю, пригнувшись, чтобы убежать, но тут же слышу крик. Человек с вилами рычит и снова усаживает меня на землю. Он бородатый и довольно страшный. Я больше не двигаюсь.

Как только наступает вечер, женщины разжигают костер и ставят на него огромный котел. Я с интересом наблюдаю за ними, тем более что очень скоро начинает распространяться запах капусты. Суп? Я так давно не ела горячего, что этот котел просто завораживает меня. Я уже успела забыть, что на свете существует суп. В моих вечерних мечтах я представляла себе мясо, хлеб, сыр и даже варенье. А запах капусты еще чудеснее, он настоящий, от него слюнки текут. Женщины подают еду мужчинам, потом детям, одна из них делает мне знак приблизиться и протягивает железную миску, похожую на другие.

Это был жидкий суп без особого вкуса, но горячий, и мой желудок с восторгом принял его. Внезапно я почувствовала слабость и тут же подумала, что нельзя ей покоряться. Тепло огня было непривычным, сама я никогда не разжигала костер. Горячий суп был таким приятным, но я не могла позволить этой мягкости захватить меня. Я обязана быть настороже, чтобы сбежать при первой же возможности. Они накормили меня — значит, не желали зла, но я не хотела оставаться с ними, потому что у них были ружья. Меня заставили выпить какую-то бесцветную жидкость, которая обожгла внутренности, но остальные дети без труда глотали ее. Они долго смеялись над моими гримасами, вопили «Bimber!», словно это был военный клич. Позже, когда я вспомнила про «Bimber», я узнала, что попробовала отвратительную самодельную водку, которую делали из картофеля. Мой желудок так и не забыл этого напитка. Я. запомнила название водки и имя главаря, которое часто повторяли, на слух я перевела его как «Янус», или «Жанус».

Всю ночь я выжидала. Завернутые в одеяла дети спали с женщинами. Мужчины постоянно входили и выходили из хижины, чтобы нести караул, но меня никогда не оставляли без присмотра. На рассвете они свернули лагерь, залили костер и вереницей пошли по тропинке, я в — середине, предводитель — впереди.

Подойдя к границе леса, все укрылись на высоком склоне, нависшем над грязной дорогой, и стали ждать. Я была пленницей этих людей из-за дороги, на которой, как мне казалось, должно было что-то произойти. Я никак не могла сбежать. Очевидно, эти люди воевали, но то, что с ними были женщины и дети, приводило меня в замешательство. Я считала, что воинами могут быть только мужчины в форме, как немцы. Эти люди были не немцами, а поляками, выглядели как крестьяне, и ружья были не у всех…

Я оказалась в отряде польских партизан.

Послышался шум двигателя, предводитель подал знак и внезапно бросил что-то на дорогу, после чего произошел взрыв. Мужчины бросились к тому, что, очевидно, было немецкой машиной. Выброшенный взрывом из машины человек упал на колени, предводитель всадил ему пулю в голову. Другой мужчина, в офицерской форме, одновременно с первым выбрался из машины, и партизаны принялись избивать его, а потом застрелили. Я даже видела, как бородатый, который вечно таскал с собой вилы, воткнул их в шею офицера и с криком вытащил. Все произошло так быстро и с такой жестокостью, что от испуга я не осмеливалась пошевелиться. Удивительно, но вилы поразили меня больше, чем все остальное. Потом маленький мальчик, чуть старше меня, сделал странную вещь. Он подошел к мужчине, лежавшему на земле, и подсунул ему перышко под нос. Предводитель выстрелил немцу в затылок. Должно быть, они берегли боеприпасы.

Теперь вокруг, будто играя, бегали дети, на самом деле они заметали ветками следы машины, в то время как мужчины раздевали трупы, делили между собой одежду, сапоги и оружие. Они столкнули машину и тела под откос с другой стороны дороги, накидали сверху веток, и на этом все закончилось. Маленькая группа со мной посередине возвращалась туда, откуда пришла, — на поляну.

На следующий день все повторилось. Я была разбита практически бессонной ночью, наполненной кошмарами и желанием убежать. Новый поход всем отрядом, никто не оставался на месте.

На этот раз они пропустили немецкую колонну, они ждали чего-то другого. Это снова была машина, больше, чем вчерашняя, с несколькими офицерами. Мужчины бросили в нее гранаты, все заполыхало. Ужасный запах, черный дым. Женщина потащила меня вместе с другими детьми расчищать дорогу ветками, как вчера. И как вчера, дымящиеся остатки машины исчезли под откосом, их забросали землей и укрыли ветвями. Простая, отработанная техника, в которой участвовали все, в том числе женщины и дети. Меня силой удерживали на протяжении нескольких дней, я не знала, как убежать. С одной стороны, они меня кормили, с другой — пугали своей жестокостью. Я спрашивала себя, куда пойду, если мне удастся улизнуть, ведь, судя по всему, вокруг было полно немцев. В конце концов я так сама ничего и не решила. Однажды утром свист предупредил отряд о грозящей опасности. Они свернули лагерь, унося кто сколько может, и во время отхода не присматривали за мной. Я притворилась, что следую за ними, но направилась в другую сторону, и они не заметили. Я в одиночестве бежала от их жестокости. Я бежала, оставляя смерть позади. Я чувствовала ее, в Польше она была повсюду, в трупах, на дорогах. Я верила, что смогу ее избежать только в одиночку, спрятавшись от живых, потому что живые убивали друг друга.