Зимой в это время еще глубокая ночь, подумал я с тоской, но,вспомнив, что если я не герой, то мне здесь кранты, куры лапами загребут, агерою, напротив, даже злодеи подыгрывают, я сделал лицо солдатушки — бравогоребятушки, напряг мышцы и выдвинул челюсть и лишь тогда поднялся, держа плечиразведенными, спину прямой, а взгляд орлиным, огляделся.

Ворон все еще дрыхнет, не ворон, а сова, волк в исполненнойблагородства позе возлежит высоко на камне. Оттуда, как я помню, вся долина какна ладони.

— Доброе утро, — сказал я.

— Утро доброе, — ответил он и добавил почтительно:— Мой лорд.

— Как спалось?

Он кивнул, не стал рассказывать, как спалось и чтогрезилось, пригласил:

— Мой лорд, вы что-то говорили насчет утра вечера…

— …мудренее, — подсказал я. — А что?

— Взгляните.

Я вскарабкался наверх, сердце счастливо подпрыгнуло.Огромная зеленая долина пуста, спокойно колышутся сочные травы, кое-где изнорок высунулись суслики и, привстав на задних лапках, осматривают своивладения.

— Наверное, их гроза спугнула, — предположилволк. — Ушли вот туда, за лес. Сперва в лес, чтобы укрыться от дождя, апотом и вовсе… Я видел, как уходили последние.

— Но к лесу подходить не будем, — сказал я. —Так, на всякий случай.

Волк смотрел на меня со странным выражением:

— Странный вы, мой лорд.

— В чем?

— Герои должны рваться в бой! А вы как будто радуетесь,что обошлось без драки.

— Это я прикидываюсь, — объяснил я. —Скромный я, значит. Конечно же, я горюю, что не могу ворваться в эту огромнуютолпу, сея смерть направо и налево своим смертоносным трехручным мечом, это такестественно! Но мужская сдержанность не позволяет выражать эмоции столь явнооткрыто. Я адекватно выразил свои мысли?

Волк посмотрел на меня с явным уважением:

— Вполне, сэр.

Мы вернулись к костру, я засек затаившуюся в углях искорку ираздул ее в оранжевый огонек. Волк с удовольствием принес сухих веток, вототкуда собаки любят бегать за палками. Я подбросил веточек в пламя. И черезпару минут мы уже жарили мясо. Ворон проснулся, приковылял к костру,прихрамывая и волоча крыло.

— Подвернул, — объяснил он.

— Крыло?

— Лапу. А крыло вывихнул. Или подвывихнул, когдавысматривал с высоты путь для нашего отряда.

— Это он так хвастается, — объяснил мневолк, — что только он один летает! Расист.

— Ничего не хвастаюсь, — возразил ворон. — Адовожу до сведения… Это все еще козлятина?

— Да, а что? Ты, конечно же, есть не будешь?

— Просто я видел зайцев. Толстых, молодых, жирных!..

— Ну и закогтил бы парочку, — сказал волкнедружелюбно. — А указывать все умеем.

* * *

Конь пошел споро, волк бежит рядом, поглядывает испытующе.Ворон, отоспавшись за ночь, предпочел ширять в поднебесьях, опускался редко, даи то сообщал всякое непотребство: слева за барханами, мол, купеческий караван,хорошо бы разграбить, а совсем близко справа разбивает на постой лагерь семьябогатейшего шейха, можно потрясти на предмет алмазов, а всех жен изнасиловать,а то еще в озере неподалеку купаются сорок небесных дев, сбросив крылья, и еслиподкрасться и спрятать крылья, то потом… Ворон закатывал глаза и прищелкивалклювом, намекая на то, какие услуги можно потребовать за возвращение крыльев.

Дорога шла по опушке, что значит — с одной стороны дремучийлес, с другой — зеленая равнина, где далеко-далеко мужчины мерно взмахиваюткосами, а гораздо более близкие к лесу женщины низко нагибаются, собирая исвязывая снопы. А вот благородных девиц, чтобы приучить нагибаться, приходитсяс детства учить собирать всякие цветы.

От широко распростертых ветвей на землю падает густая тень,и хотя воздух уже прогрелся, но зной почти не чувствуется, конь идет бодро, аволк с вороном то и дело исчезают в чаще, я слышу треск, словно сквозь зарослинесется танк с крыльями, иногда доносится злое карканье, кричат испуганныептицы.

Волк дважды выскакивал, слизывая с морды капли крови, глазадовольные, пасть до ушей. Ворон тоже не выглядел обиженным и оскорбленным,хотя, будучи птицей благородного происхождения, чувств так открыто невыказывал, держался солидно и каркающе.

Однажды видел строящийся замок, там была уйма народу, всетащат бревна, тяжелые блоки камней, мотки веревок, стоит рев скота, скрипятподводы, но едва положили последний камень, как все это ненужное людство вразисчезло. Только что передо мной тащились обозы с бревнами, а тысячи людей,впрягшись в толстые веревки, тянули по грязи тяжеленные баальбекские плиты, каквдруг все испарилось, трава снова зеленая и свеженепримятая, как английскийгазон, а замок высится всеми башенками на фоне неба красочный, картинный,свеженький, блистающий, уже до глубин земли древний, полный загадок и тайн, с глубокимиподземельями и тайными ходами, где бродят привидения давно погибших в этомзамке королей, ухают по-совьи замогильными голосами и звенят цепями.

Вообще-то, все верно, мелькнула трезвая мысль. Толькокажется, что жизнь состоит из ежедневного просыпания, хождения в туалет,ванную, где каждый раз одинаково бреешься, чистишь зубы, потом завтрак наспех,одевание по дороге к лифту, бег трусцой к троллейбусной остановке, давка,духота, невыносимо долгие часы ненавистной работы… На самом же деле жизнь состоитиз редких встреч с неожиданными людьми, из двух-трех драк, переезда на другуюквартиру, вспыхнувшей любви, от которой трусливо отступился, а теперь на всюжизнь чувство стыда и потери…

Потому надо не замечать эти серые будни, этих простолюдинов,как не замечаем официантов и никогда не говорим о кухне. Если мы чего-то стоим,то должны вычленять главное, к нему и двигаться. Если понадобится — всю жизнь.

Это было красиво, возвышенно и гордо, я даже выпрямился ираздвинул плечи, чувствуя, что я, вообще-то, стал в чем-то лучше. Кто-тосказал, о чем человек думает, таков он и есть. Если это я сам придумал, тоженеплохо, временами я бываю ужас каким умным, самому страшно. Умный варвар — этотакой же нонсенс, как честный политик, благородный американец или бескорыстныйадвокат.

Ворон спустился ниже, прокаркал:

— Мой лорд, возьмите чуточку левее!

— А что там?

— Не пожалеете!

— Я человек подозрительный, — предупредиля. — Если в говно вступлю, я тебя самого…

— Да нет же, мой лорд, как вы могли подумать?

— Я все могу, — буркнул я. — Ты еще незнаешь, в каком я мире живал.

Волк ринулся вперед, долго не возвращался, а мы с Рогачомпроломились через лес и выехали на открытое место, волк сидел на опушке инеотрывно смотрел на гордо вздымающийся утес, даже высоченную отвесную скалу,куда не взобраться и муравью. На самой вершине мускулистый мужчина потрясалобеими руками, вскинув их к небу. Ветер донес воинственный крик, нечто вродетарзаньего. В одной руке блистало под лучами скупого солнца лезвие громадного меча,в другой — щит. И то и другое, как я сразу оценил, достойно героя. Меч —прямой, длинный, благородный, с дивным орнаментом по железу, а на треугольномщите даже издали различил выпуклый герб древнего рода.