идут ужинать или пропустить бокальчик, другие возвращаются домой, неся набитые продуктами пакеты, которые оттягивают им руки. Повсюду шум, неумолкающие гудки машин, на углу улицы кричит какой-то человек. Надвигается гроза, воздух тяжелый. Макс хватает Кьяру за плечо, заставляя замедлить шаг.

– Кьяра…

– Кьяра сыта по горло, если хочешь знать.

– Прости, я не понимаю. Мы же хорошо провели вечер!

– Не ты ли произнес длинную речь на тему, как следует себя вести, чтобы поездка прошла наилучшим образом?

– И что не так?

Она подчеркнуто вздыхает, сбрасывая его руку, потом с измученным видом возводит глаза к небу.

– Ты даже не пытаешься притворяться паинькой!

Макс замечает, что она смотрит на телефон в его руке. Внезапно смутившись, он отводит глаза.

– А, это…

– Я даже не знаю, о каком «это» идет речь. Возможно, о Роксане, которая со вчерашнего дня строчит тебе не покладая рук.

Неожиданно у Макса пропадает всякое желание объясняться. Он закусывает губу, сует руки в карманы и идет дальше к гостинице.

– На самом деле тут и говорить не о чем.

– Побереги мои нервы, черт бы тебя побрал! Ты хоть соображаешь, как это оскорбительно? Как я, по-твоему, должна реагировать на то, что этот клоун Эф-Икс ляпнул про сообщения?

Макс даже не защищается. Он не спорит, не отрицает, что у него кто-то есть, и сам этот факт для нее как пощечина. Значит, он действительно с кем-то переписывается, и от этой мысли у Кьяры сводит живот. Вскоре у него начнутся романчики, всякие любовные похождения, возможно, он даже снова женится. Лучше смириться с этим сейчас, однако все же это больно и противно. Пусть она уверена в своем решении, в их общем решении, но ей бы не хотелось ничего знать о грядущем «по́сле», которое сейчас так явно замаячило на горизонте, о флирте, которым наверняка пронизана переписка Макса. Хоть у Кьяры и нет сомнений в собственных чувствах, она ощущает, как слезы начинают застилать ей глаза, и с величайшим трудом сдерживается, чтобы не заплакать. Она трясет головой в попытке вернуть мысли на место и подчинить эмоции логике вещей. А чего она, дура, ждала? Что он соврет? Что будет все отрицать? Человек на углу улицы прекратил вопить. Кьяра переводит взгляд на проходящую мимо пожилую пару. Старичок тяжело опирается на свою спутницу ростом не больше метра пятидесяти. Та трясется от напряжения, ведь все ее силы сосредоточены на том, чтобы поддерживать его. Вместе они заходят в ресторан, и на их морщинистых лицах расцветают широкие улыбки.

– Когда мы разведемся… Когда будем жить раздельно…

– Да? – оживляется Макс, и его глаза загораются надеждой на передышку. – Продолжай.

– Мне хотелось бы рассчитывать на тебя, на то, что ты поведешь себя достойно. И я поступлю так же.

– Конечно, но… Роксана паникует при мысли, что мы с тобой остались вдвоем на целую неделю, – тихо говорит он, глядя в землю и словно размышляя вслух.

Слова Макса – словно удар под дых, неожиданный, а потому особо болезненный. Совершенно очевидно, они говорят о разных вещах. Она замечает скамейку рядом с гостиницей, к великому счастью свободную, и опускается на нее.

– Мы о чем сейчас, Макс?

Растерявшись, он чуть колеблется, но потом садится рядом.

– Ну, о сообщениях, разве нет?

– Я больше не уверена, – отвечает она голосом, в котором слышится усталость.

– Я тоже уже ни в чем не уверен. Ты кажешься грустной и обиженной, потому что я с кем-то встречаюсь.

Вот он это и сказал. Прошло время флирта, он «встречается». Кьяра сжимает зубы. Волна ностальгии, которую она недавно ощутила, с грохотом разбивается о дамбу.

– И как я должна понимать это твое «с кем-то встречаюсь»?

На этот раз выходит из себя Макс:

– Давай без этих игр, очень тебя прошу.

– Если уж быть совсем откровенной, я полагала, что ты просто клеишь какую-то девицу, что ты оказался недостаточно хитер, чтобы это скрыть, но достаточно груб, чтобы на моих глазах продолжать с ней переписываться всю эту неделю.

Макс понимает, что облажался по полной. Он прячет глаза и начинает елозить по скамье, будто не зная, куда девать ставшее вдруг неуклюжим тело.

– Итак, Роксана?

– Тебе это не понравится…

– Да, вполне вероятно. Потому что – если ты вдруг забыл – мы еще не разведены. Так что по части неделикатности мы друг друга стоим.

– Эй, не заводись, я начал с ней видеться только после того, как мы решили развестись!

– Час от часу не легче, – хмыкает Кьяра. – То есть?

– Когда фактически мы с тобой уже не были вместе!

– Выкладывай.

– С начала января, мне кажется. И какое это имеет значение, в конце-то концов? Я уже ночевал в кабинете!

– С начала января?! Ты действительно редкий засранец!

– Но ведь фактически мы уже не были вместе!

Кьяра направляется к гостинице, оставив Макса на скамейке. Вокруг них о землю начинают разбиваться крупные капли дождя. Вслед за этим гремит гром, порывы ветра вздымают с земли бумажки. Человек на углу снова принимается вопить. Он кричит об апокалипсисе и предупреждает несведущих о конце света. Кьяра, миновав его, останавливается, делает вдох и закрывает глаза. Подставляет лицо ветру и дождю. Конец света сейчас разыгрывается именно здесь, на этом клочке земли.

28

Париж, десятью годами раньше

Сезар появился на свет на три недели раньше срока. Прелестный младенец, спокойный, с сосредоточенным взглядом, казалось, уже рассматривал окружающую обстановку с некоторой настороженностью. Лу время от времени перевоплощалась в маленькую мамочку, но быстро возвращалась к другим занятиям. На ее взгляд, с двухмесячным братиком особо нечего было делать. Кьяра нянчилась с обоими, разрываясь между кормлением, подгузниками, играми и чтением книжек, а в результате спала, когда придется. Она была бесконечно поглощена детьми и в то же время чувствовала, что погружается в бездонную пучину тоски. Ее мозг, забитый бытовыми проблемами, умудрялся абстрагироваться от недавних событий. Мысли о предательстве, разочарование и боль она держала в себе. Макс приносил бесчисленные клятвы, но так и не рассказал о своей связи, заявив, что обсуждение деталей считает делом грязным и бесплодным, – все это окончательно добило Кьяру. Ей не оставалось ничего другого, кроме как, словно мазохистке, самой представлять всякие сцены и самой же от этого страдать. Это было еще хуже, чем узнать правду.

Одно время Кьяра кричала, рыдала, иногда даже отказывалась верить в реальность. Ее Макс, ее половинка, предал ее, да еще именно в тот период жизни, когда она была наиболее уязвима. Потом эти преждевременные роды, появившийся в доме младенец, забегавшие к ним друзья, Лу, за которой надо было приглядывать… В конце концов она сжала зубы, опустила глаза и, хотя у нее не раз мелькала мысль об уходе, смирилась. Она была не в том состоянии, чтобы принимать кардинальные решения, главным оставался крошечный младенец, которого следовало как можно лучше принять в этом мире.

Иногда, когда Макс и Кьяра оставались наедине, случались жуткие сцены: Кьяра требовала от мужа подробностей, Макс всегда отвечал категорическим отказом, прикрываясь тем, что это для ее же блага. Он просил жену никому не рассказывать. Это был случайный взбрык, ошибка, в конечном счете не имеющая никакого значения. В любом случае ничего такого, из-за чего стоило бы ставить под удар их отношения. Ничтожный пустяк по сравнению с тем, что они выстроили. Да, только молчание, главное – ничего не говорить близким, семье, иначе будет пройдена точка невозврата. Ведь она же этого не хочет? Может, и не хотела. Скорее всего…

Сама Кьяра уже ничего не знала наверняка, она абсолютно вымоталась, и физически, и морально. И потом, у окружающих сложилось о них определенное представление, очень не хотелось его портить, ведь они идеальная пара, «таких семей, как ваша, больше нет!», о такой семейной жизни можно только мечтать, ни единого облачка на небосклоне. А если эта история всплывет, готовься к жалостливым взглядам, и уже не будет никакой возможности все исправить. Что ж, выбираем недосказанность, подавленный гнев, который кипит в груди, выворачивает наизнанку, выедает тебя изнутри. Любовь к детям, привычный быт и непреодолимый страх