А творилось действительно что-то необычайное. Стрельба все усиливалась. Пули летели, казалось, со всех сторон.

Расстояние от мельницы до штаба полка Смирнов преодолел по ходу сообщения в несколько минут — и тут все выяснилось: немцы прорвали оборону на том самом месте, где Смирнов побывал каких-нибудь пятнадцать или двадцать минут назад, и вышли к берегу Волги. Теперь два полка — сорок второй и тридцать девятый — были отрезаны и связи со штабом дивизии не имели.

К приходу Смирнова в штольне уже находился командир тридцать девятого полка, соседа слева. В эту тяжелую минуту Елин, как старший по званию, принял на себя командование обоими отрезанными полками.

— Собирайте всех, кого только можно, для контратаки, — приказал он Смирнову.

Легко сказать: «собирайте всех…» А сколько их, всех-то? Несколько штабных офицеров, писаря и телефонисты, два — три офицера из резерва, пяток связных от батальонов и рот да еще несколько лосевских разведчиков, отдыхающих в своем блиндаже рядом со штольней. В общем, человек 15—20.

Но раздумывать не приходилось. Стрельба слышалась все ближе.

И горстка штабных ринулась в контратаку. В штольне остались только трое: Елин, телефонист и радист.

Этот неравный ночной бой продолжался два часа. Вражеская группа была рассеяна, а на берегу Волги осталось более пятидесяти мертвых гитлеровцев…

Шли дни. Дом на площади 9 Января, связанный многочисленными нитями со всей обороной полка и дивизии, продолжал стоять неприступной крепостью.

Внутри этой крепости бурлила напряженная боевая жизнь, каждый день, каждый час был насыщен героическими делами.

Однажды пришло задание: надо спасти пушку, которая давно застряла на полпути между военторгом и «Домом Заболотного», защищавшим подступы к «Дому Павлова» с юга.

Значение «Дома Заболотного» как опорного пункта возросло, когда немцам все же удалось захватить военторг, находившийся в ста метрах западнее. Полуразрушенный дом подвергался теперь сильнейшему натиску. Бывало в пылу боя люди выходили из подвала, чтоб наверху, с более выгодных позиций, отражать вражеские атаки, но разбитые артиллерийскими снарядами шаткие стены служили малонадежным укрытием. Во время одной такой вылазки рухнула стена и насмерть придавила младшего лейтенанта Заболотного. И хотя младшего лейтенанта уже не было в живых, название «Дом Заболотного» упрочилось как память о командире. Сменил павшего героя заместитель командира пулеметной роты младший лейтенант Алексей Аникин.

Артиллеристы с наблюдательного пункта «Дома Павлова» давно присматривались к брошенной пушке. По всем признакам — орудие исправное, зачем его оставлять!

Действовать решили одновременно с двух сторон: из «Дома Павлова» выступает группа непосредственных исполнителей, а бойцы Аникина поддерживают ее огнем из «Дома Заболотного».

Глухой дождливой ночью саперы проделали в минном поле проходы, и Якименко в качестве проводника — он и прежде бывал в Сталинграде, так что хорошо знал местность, — повел за собой шестерых артиллеристов.

К пушке подобрались благополучно. Сильный огонь, поднятый из «Дома Заболотного», отвлек противника, и удалось закрепить трос. Несмотря на частые вспышки осветительных ракет, немцы не заметили, что пушка сдвинута с места, а сдвинуть ее оказалось не так-то легко — она успела врасти в землю.

Семь человек, ухватившись за стальной трос, медленно поползли по слякоти. Оставались считанные метры, и все было бы хорошо, если бы пушка не попала в воронку.

— Айда на руках! — шепотом скомандовал старшина.

Люди проворно бросились в воронку. Но как только пушка перевалила через край, раздался взрыв: кто-то напоролся на мину. Проход ли оказался недостаточно широким, или в темноте сбились с пути — кто знает!

Погибли два артиллериста, а двое получили ранения.

Якименко, весь в грязи, появился в «Доме Павлова» с печальной вестью. Следом ползли артиллеристы. Они тащили раненых товарищей.

Немцы начали очередной «концерт», и теперь на огневых точках находились все: и Наумов, который лично привел в дом артиллеристов, и оставшийся тут с вечера политрук Авагимов, и даже санинструктор Чижик.

— Беги, шукай Марусю, — напустился Якименко на телефониста. — Беда с тем Чижиком, всегда десь литае…

Обвинение это было явно несправедливым. Если Марусе Ульяновой случалось попасть в горячее время в «Дом Павлова», она не сидела сложа руки в ожидании вызова. Выбившийся из-под пилотки рыжеватый хохолок мелькал то у одной, то у другой огневой точки, и каждый боец был уверен, что, когда потребуется, Чижик обязательно окажется рядом.

Едва успели артиллеристы принести раненых товарищей — а девушка уже хлопочет возле них со своей санитарной сумкой.

Тем временем Якименко поспешил на третий этаж к бронебойщикам.

— Рамазан, живый? — тревожно окликнул он, вползая в комнату.

В углу большой комнаты, загроможденной сдвинутыми шкафами, диваном и прочей мебелью, у выдолбленной амбразуры лежал на полу, широко раскинув ноги, Рамазанов. Впившись в темноту, он посылал пулю за пулей туда, где появлялась огненная вспышка вражеского пулемета.

— Жив, Григорий, жив! — отозвался Рамазанов. — Только бандита того никак не зацеплю…

Якименко пополз на голос, улегся рядом с другом и взялся за ружье.

— Ось я його зараз достану, — зло процедил он сквозь зубы.

Бой продолжался. Немцы, видимо встревоженные историей с пушкой, опасались вылазки и вели сильный огонь. Наши не оставались в долгу. «Сабгайдаки» — бронебойщики Мурзаев, Турдыев и Цугба — тоже пытались нащупывать в темноте цели; примостившись у амбразур, действовали пулеметчики и автоматчики из стрелкового отделения Павлова; мину за миной слали из своих «бобиков» бойцы Алексея Чернушенко; а внизу, в дровянике, ненасытно пожирал ленту пулемет Ильи Воронова. Кроме командира отделения, здесь находились только Хаит и Иващенко: первый и второй номера. Остальных Афанасьев увел через подземный ход, поближе к площади, чтобы укрепить секреты. Стихло только к полуночи. Люди стали собираться в подвале. Теперь можно, наконец, узнать, для всех ли перестрелка окончилась благополучно. Маруся — Чижик — склонилась над кроватью, где лежали раненые артиллеристы. Больше раненых не было.

— Ну, ребята, кажется, порядок! — устало и довольно, не обращаясь ни к кому, сказал Павлов и жадно опустошил наполненную из самовара кружку.

В стороне маячила сутулая фигура Авагимова: опираясь на пианино, он что-то доказывал внимательно слушавшему его Афанасьеву.

Наумов кричал в телефонную трубку Жукову:

— Скоро, должно быть, притащат. Осталось метров десять…

Во второй рейс отправились пятеро. Теперь пушку удалось