Габриеле соскользнул со стула, потянул за собой медвежонка Артуро.

– Куда ты? – упрекнул отец. – Ты яблоко не съел.

Тот, не слушая, вышел из кухни, словно не к нему обращались. Наталия закапризничала и, когда Анна спустила ее на пол, тоже убежала. Анна составила тарелки в раковину. Ей хотелось вернуться к разговору о тех сообщениях. Может, Гвидо не желал говорить об этом при детях? Они впервые ночевали вне дома, и, возможно, не следовало теперь акцентировать их внимание на этом факте. Вот только Гвидо никогда не пришла бы в голову такая мысль. Слишком тонка для него. Она обернулась, чтобы задать вопрос – а он уже был здесь, за спиной, нависая над ней.

– Анна, у тебя есть… – Он запнулся.

– Что?

– У тебя есть кто-то еще? – Он замер, сжав губы в ниточку.

– Нет. – Анна отвернулась, открыла кран, пытаясь успокоить дыхание. Сердце тоже учащенно билось. Зачем она сказала про ресторан? Чтобы привлечь его внимание? Что ж, если так, то она своего добилась. Гвидо наверняка заметил, что в ванной больше нет его вещей, что все ремни спрятаны в коробки и что примерно туда же отправились еще тысяч сто кусочков их совместной жизни.

Гвидо отвел волосы с ее шеи, прижался к ней подбородком. В окне виднелся мраморный герб с орлом.

– Помнишь, как мы впервые увидели нашу квартиру? – спросил он.

Столь тесный контакт с мужем как-то непонятно будоражил ее. То ли это был страх, что ее раскроют, то ли сам Гвидо волновал ее, – его тело, его внезапная ревность, неожиданное возвращение.

В дверь позвонили, и они одновременно вздрогнули. Гвидо отпрянул, даже прямо-таки отскочил назад, словно дикое животное при звуке выстрела.

– Кто это? – спросил он. Лицо стало растерянное, как утром.

Анна спешно вытерла руки:

– Я пойду посмотрю, оставайся здесь.

В голове у них была одна и та же мысль, один и тот же страх. За Гвидо пришли.

– Я в детскую пойду.

– Да, – кивнула она, – давай. Словно дети могли их защитить.

Она побежала к двери, откидывая назад волосы.

– Кто там?

Ответа не было. Анна застыла в ожидании, и звонок снова ожил. Она открыла. Невысокая женщина в красном, в лаковых туфлях, в шляпке с черной атласной лентой. Лица не видно под полями, поникшая фигура в позе косолапого гуся. Кольцо-краб дрожит на пальце, рука прикрывает глаза.

– Джильола… Проходи, проходи.

Та подняла голову. По щекам размазалась тушь, из носа текло, все тело сотрясала дрожь. Глядя на Анну по-детски беспомощно, она не двинулась с места и лишь произнесла:

– Анна… Анна, дорогая…

Анна телом почувствовала страшную правду. Сердце разлетелось вдребезги, словно упавший на каменный пол бокал. Она попятилась. Со смертью матери у нее был связан определенный комплекс ощущений. Что-то вроде космической пустоты. Боль приходила по четкому сценарию: всплывая, она проникала сначала в голову, потом в тело. Желудок у Анны сжался, легкие словно застыли.

Аттилио умер.

Анна согнулась пополам, изо рта вырывалось монотонное: «Нет, нет, нет». Джильола шагнула навстречу, обхватила ее руками, прижала к себе, сама все еще дрожа, обволакивая ее всю своим небольшим, печальным телом.

– Анна, мне так жаль, так жаль.

– Не говори ничего! Не произноси его имя!

Она вспомнила то утро, когда видела его в последний раз. Он зашел к ней в комнату, поцеловал в лоб, как обычно: «Завтрак готов, золотце» – и тут же исчез, оставив ее в полумраке и в полусне. Анна старалась воскресить в памяти цвет его глаз, его руки и ухоженные ногти с большими лунками, пальто из лодена с лопнувшей строчкой на горловине, жизнерадостную улыбку. Вдруг представилась впадина на его груди – ее надежное детское убежище. Она помнила, что такое горе, знала консистенцию этой боли, сбивающую дыхание потерянность, эти серые дни, мысли, которые, едва ослабев, внезапно и грубо возвращаются снова, совершенно бесконтрольно. Каждый день умирает частичка тебя, а остальное продолжает жить в вечном ощущении потери.

Гвидо обхватил ее за плечи, и ей показалось, что она валится назад, но она не упала. Вросла в пол, точно бронзовая статуя. Перед глазами пронеслось далекое воспоминание – Аттилио плывет к буйку и кричит: «А ну-ка, догони!» Кто знает, почему мы что-то помним, а что-то нет? – подумала она, приглашая Джильолу зайти.

14

Церковь была переполнена. Все утопало в цветах – еловый гроб, ступени. Анна с Гвидо и Габриеле сидели в первом ряду, Наталия осталась дома с Корой. Только утром, в последний момент, решили, что с двумя детьми будет тяжело. Малыш, одетый во фланелевый костюмчик, жался к матери и не отрывал от нее взгляда, а Анна сидела с полуприкрытыми глазами и ватными ногами: она почти без перерыва проспала два дня. Гвидо заботливо поправлял одеяло, поил ее и давал капли, благодаря которым она все это время находилась в полусне. Тело отца она видеть не хотела; не хотела, чтобы этот образ потом преследовал ее. Аттилио – настоящий герой, воплощение любви – лежит неживой? Нет, никогда.

Его обнаружили на полу в коридоре, у телефона. Падая, он разбил голову. Гвидо полагал, что это сердечный приступ, – для точного диагноза требовалось вскрытие, но Анна не дала на это своего согласия. Разрезать ему грудь? Взломать грудную клетку? Зачем? Ведь его не оживить. Гвидо рассказал, что Аттилио много лет страдал от опухоли простаты, прогрессировавшей медленно, но неуклонно. Лекарственная химиотерапия не имела сильных побочных эффектов, однако влияла на давление, которое у него действительно взлетело до небес. Когда Анна возмутилась, почему ей не сказали, Гвидо ответил, что ее не хотели волновать.

Примерно то же говорил и священник в своей перекроенной к этому случаю проповеди: Аттилио Мартани – достойный, великодушный человек, посвятивший себя работе, любимой дочери Анне и обожаемым внукам Габриеле и Наталии. Габриеле, услышав свое имя из уст священника, потерся лицом о пальто матери, и она, обхватив его рукой, прижала к себе.

Вокруг было много знакомых и незнакомых лиц. Работники клиники – медсестры, хирурги, анестезиологи, обслуживающий персонал. Клиентки – целая процессия женщин в черном, все в возрасте, прямые как палка (любовницы?). Нянюшки, растившие ее в детстве. Синьора Амина с юга, облачившаяся, несмотря на внушительные объемы, в элегантное приталенное платье и бросавшая на нее теплые взгляды, сжимая четки, которые давала целовать ей в детстве перед сном. Несколько политиков и среди них мэр Кафьеро с женой, совершенно подавленной, – Аттилио раз десять возрождал ее своим скальпелем. Тренер по теннису. Друзья по клубу – седые старички в кашемировых пальто и с мятыми, точно льняная ткань,