был смертным. Но он был мудр, он покорил меня своей мудростью. И я верил, что он, а равно и его предки, исполняют свою тайную миссию.

- Что за миссия?

- Разве была бы она тайной, если бы о ней можно было вот так вот запросто поведать? Смешной ты…

- А в чём заключалось новое задание? Или эта информация тоже под особым строжайшим секретом?

- Я должен был отправиться в Германию и завести дружбу с лидером национал-социалистической партии Адольфом Гитлером. Сразу скажу, мне это удалось. И сам Гитлер, и его партия нуждались в средствах. Наследник был готов предоставлять любые суммы в распоряжение фюрера. В тридцатых годах я даже устроил им неофициальную встречу. Наследник остался крайне доволен. Я не в курсе их беседы, но с той поры Адольф Гитлер доверял мне безгранично.

Хочу заметить, лично мне Гитлер не понравился. Он производил впечатление закомплексованного человека с неглубокими знаниями. Хотя, надо отдать должное, на трибуне, ораторствуя перед публикой, он смотрелся убедительно. В харизме ему нельзя было отказать. Он увлекал и завораживал. Но по сути-то был болтун. Рот у него не закрывался. Я уже буквально через сорок минут общения с ним был утомлён так, будто весь день траншеи рыл. При этом я вот что заметил: о чём бы мы ни говорили, у него всё сводилось к одному неутешительному выводу – жиды виноваты. Да, по его мнению, за всем в мире стояло международное еврейство. Иногда доходило до смешного.

Как-то раз, помню, затронул я в разговоре творчество Мане. Гитлер стал плеваться и доказывать убогость еврейского искусства. Я возразил, что Эдуард Мане был французом. Гитлер, криво усмехнувшись, отмахнулся от моих слов.

«Как вы наивны, дружище, - сказал он презрительно. – В мире всегда были, есть и будут люди, которые сами не евреи, но служат международному еврейству. Верю, что когда-нибудь мы положим этому конец. Возможно, что высшие силы выбрали меня именно ради этой великой миссии».

Я поинтересовался у Наследника, какие у него планы на этого умалишённого фанатика. Он, подумав, ответил, что этот маленький человек развяжет самую большую войну в истории человечества.

Я спросил:

«А для чего нужна большая война?»

Он после недолгого раздумья веско ответил:

«Возможно, это заставит человечество одуматься».

В тридцать втором году я вступил в Национал-социалистическую партию. Того требовали обстаятельства.

- Так… Минутку! Вы, стало быть, ещё и нацист?

- Да, я был нацистом. Более того. С тридцать четвёртого года я служил в гестапо.

- Это ужасно…

- Ты идеалист.

- Я обыкновенный человек. Цивилизованный. А то, чем занималось гестапо…

- Мерзко? Тот человек, которого ты до сей поры считал своим дедом, служил в НКВД. Ты относился к нему если не с почтением, то, во всяком случае, уважительно. В детстве, когда он водил тебя в цирк или катал на санках, ты, наверное, даже любил его. Вот, скажем, Мартин Борман. Его любила жена. Безумно любила. И дети любили его. Так же сильно и безусловно, как ты любил своего отца, а тот своего… Нам свойственно любить родных, даже когда они заслуживают смерти. Допускаю, а лучше сказать – уверен, что родные и близкие Бормана или Мюллера не подозревали о преступлениях, совершаемых ими по долгу службы, ну а когда узнали, то что - разлюбили? Сколько народу служило в СС, сколько в гестапо? Сколько в НКВД? При Сталине люди в Советском Союзе делились на две половины. На тех, кого сажали или могли посадить, и на тех, кто сажал, охранял или был причастен. Ты точно уверен, что в то время ты осмелился бы отказаться быть во второй категории? Я к тому, что прежде чем осуждать, надо попытаться понять. Я не оправдываюсь. Хотя бы потому, что в данном вопросе не чувствую никакой вины. Меня, к примеру, волнует иное: если столько людей занимались тем, что писали доносы, арестовывали, допрашивали, охраняли, расстреливали и так далее, то, может, изъян в обществе в целом, а не в ком-то одном? Об этом ты не думал?

- Стоп-стоп-стоп!.. Не надо всего этого. Пусть каждый отвечает за себя.

- Да, пусть каждый отвечает за себя. У каждого свои ошибки, своя судьба… Твоя бабушка… Мария знала это, как никто другой… Нет плохих людей. Я имею в виду, абсолютно плохих. Как и нет абсолютно хороших. Только в кино, в плохом кино, отрицательные герои…

- Извините, что перебиваю. Вы собирались рассказать о моей бабке.

- Верно.

- Тогда прекратите разглагольствовать! Рассказывайте по существу.

- Мне-то казалось, я так и делаю.

- Рассказывайте, рассказывайте… Не отвлекайтесь.

 

 

 

 

Запись 022

 

- Не так-то это просто – передать лишь голые факты, не размышляя, не комментируя, никак и ничего не объясняя. Вот, скажем, роман Достоевского «Преступление и наказание». Если передавать исключительно фактическую сторону дела, то весь психологический роман снова превратится в коротенькую заметку из криминального раздела.

Но ты прав. Неловко сие констатировать, но ты прав. Признаю. Действительно. Хватит отвлекаться. Теперь только по существу. По крайней мере, постараюсь. По существу…

В сорок третьем году я прибыл в Париж. У меня был чёткий приказ – найти и уничтожить одного из лидеров французского Сопротивления. Некоего Жака Лурье по кличке Око. Он получил это прозвище за то, что убивал немецких офицеров, стреляя им в глаз. На его совести было около сотни убитых, в том числе и бефельсляйтер НСДАП Густав Клопфер.

Местное гестапо сбилось с ног в тщетных поисках Лурье. Было доподлинно известно, что он в Париже и что он ранен, кто-то приютил его и выхаживал: кто-то не из движения. Мы знали это наверняка, так как у нас, вернее у парижского гестапо, имелся надёжный информатор. Он-то и сообщил, что члены Сопротивления сами его искали.

Око не нужен был нам живым. Его давно уже заочно приговорили к смерти. Я должен был его найти и ликвидировать.

Генрих Мюллер, мой непосредственный начальник, командировал меня, чтобы я лично возглавил поиски. Он всегда поручал мне самые сложные задания. И те, на которые Наследник давал «добро», я с блеском выполнял, остальные – проваливал. Но старался обставить дело таким образом, чтобы возникало впечатление, будто я не мог выполнить задание по объективным причинам.

Итак, я приехал в Париж, представляющий из себя по сравнению с Парижем довоенного времени довольно унылое зрелище. Не помнишь, кто из философов-мистиков утверждал, будто у города есть душа? Так вот, тело Парижа,