Снова отвлекаюсь? Пардон.

Сразу же по приезде я приступил к работе. Не стану вдаваться в подробности, но очень скоро я нашёл Жака Лурье. Каково же было моё удивление, когда в женщине, скрывающей его у себя, я узнал Ольгу Николаевну – мать Нины Нечволодовой. Встреча была не из приятных. Хуже всего было то, что Ольга Николаевна тоже меня узнала. Моментально. И старуху нисколько не смутили ни моя форма, ни моё звание, ни то, что я внешне совсем не изменился за более чем двадцать лет. Она обезумела. Она бросилась ко мне, умоляя спасти Марию. Прямо слова не давала сказать. Дурачить её было бессмысленно. Ольга Николаевна не сомневалась в том, что видит перед собой того самого человека, который честью своей поклялся Нечволодовой и Слащёву, что доставит их дочь в Париж в целости и сохранности.

Буду откровенен, я растерялся. Цепкая память старухи и её неконтролируемая болтливость могли разрушить не столько мою блестящую карьеру, сколько саму мою легенду. Я не мог позволить этому случиться.

Само собой, смерти я не боялся, но удручающая перспектива полного разоблачения меня нисколько не прельщала.

Одним словом, я был вынужден… У меня не оставалось других вариантов… Это же только в кино – повторяю, в плохом кино – разведчики всегда, при любых обстоятельствах, поступают правильно и благородно. А в жизни либо - либо. Либо правильно, либо благородно. Я поступил правильно. Так уж мне казалось. Времени анализировать и взвешивать все «за» и «против» не было. Единственное, что я мог для неё тогда сделать, это чтобы её смерть была лёгкой и мгновенной…

Избавившись от нежелательного свидетеля, я успокоился. Там же, в Париже, я начал наводить справки о судьбе Марии. Выяснил, что её арестовали ещё в сорок втором. Честно говоря, приступая к розыску Марии, я не особо-то верил в то, что она ещё жива. Сам посуди: француженка русского происхождения, да ещё и арестованная на горячем – расклеивала антигерманские листовки. Но, слава богам, я ошибся. Она не строила из себя героиню, чистосердечно во всём призналась, согласилась сотрудничать. Её не выпустили, но и не убили. Её спасло знание языков, она в совершенстве знала французский, русский, немецкий и чуть хуже – английский. Она служила в концлагере переводчицей.

Получив всю необходимую информацию, я не раздумывая поехал в Форт де Роменвиль и забрал её оттуда. Спасение Марии мне обошлось в три бутылки коньяка и обещание, данное начальнику концлагеря – забыл его имя – замолвить при случае словечко за него перед Гиммлером. Начальник лагеря, бредивший переводом в Берлин, где у него оставалась любимая жена с трёхлетним сыном, отказывающаяся наотрез от переезда к мужу, был рад мне услужить.

В автомобиле мы остались наедине. По дороге из лагеря я заговорил с Марией по-русски, медленно подбирая слова:

«Я буду краток, девочка моя, и откровенен. Я не знаю, какие последствия будут у моего поступка. Я не знаю, будут ли они. Я также не знаю, насколько сильно ты хочешь жить после всех этих потрясений. Но одно я знаю точно: нигде и ни с кем тебе не будет спокойней и безопасней, чем рядом со мной».

«Кто вы?» – спросила она, насторожённо глядя на меня исподлобья, как дикий напуганный зверёк.

«Я – твой ангел-хранитель».

«Ангел, - презрительно скривилась она, – в такой-то форме?»

«Что такое форма? Всего лишь одежда. Как говорила Ольга Николаевна, никогда не судите о книге по обложке».

Она не сдержала удивления:

«Вы знакомы с Ольгой?»

«Да, Мария, я был знаком и с вашей бабушкой, и с вашей матерью, и с вашим отцом…»

«Вы русский?» – спросила она.

«Отчасти. Скорее, я гражданин мира. Во всяком случае, я не сторонник разделять людей по национальностям».

«Кто же вы такой?»

«Зови меня Агасфер. А на людях обращайся официально – герр Бергвольф. Ольга Николаевна умоляла позаботиться о тебе, я намерен исполнить её предсмертную просьбу».

«Ольга мертва?» - голос Марии дрогнул.

«Да, - коротко ответил я, - она мертва».

Я ждал, что она расплачется, но этого не произошло. Лицо её окаменело и ничего не выражало. Она уставилась в окно на проносящиеся мимо пейзажи, молчала…

Напрасно я опасался подробных расспросов – их не последовало. Мария приняла весть о смерти близкого человека с мрачной обречённостью, как нечто, к чему она уже была внутренне подготовлена.

«Наверняка ты этого не помнишь, - произнёс я спустя несколько минут, - но когда-то давно я двенадцать дней был тебе и за папку, и за мамку…»

Мария кивнула, давая понять, что слышит меня.

Я умолк, оставив её в покое. Было ясно, ей сейчас не до разговоров.

Запись 023

Так в моём загородном доме, расположенном в тихом предместье Берлина, и в моей жизни появилась женщина.

Первое время Мария держалась очень замкнуто. Прошло не меньше месяца, прежде чем она более-менее пришла в себя и прониклась ко мне доверием.

Конечно, психика у неё была нарушена. Там, в лагере, ей столько довелось увидеть. Не всякий мужчина такое выдержит, а уж девушка… По ночам её мучили кошмары. То есть у нас было кое-что общее.

Однажды ночью она прокралась ко мне в спальню.

«Можно лечь рядом?» - спросила она.

«Ложись».

Она забралась под одеяло и, дрожа всем телом, уткнулась мне в плечо. Я обнял её и по-отечески погладил по голове.

«Не бойся, девочка, - шептал я. - Всё хорошо. Я буду рядом и никому не дам тебя в обиду. Спи спокойно. Пусть тебе приснятся Альпийские горы. Или Атлантический океан. Или древняя Александрия, город, в котором ты никогда не была…»

Я шептал какую-то муть до тех пор, пока она не уснула.

Помимо стресса от пережитых страхов, Марию терзали душевные муки совести. Совесть – этот адвокат чужих интересов – не давала ей спокойно жить. Мария тяготилась мыслью, что на допросах не проявила стойкости духа и выдала имена людей, которые привлекли её к подпольному движению.

Я успокаивал её, как мог.

Я говорил:

«Мария, прошлого не исправить. И не надо! Его больше нет. От твоих терзаний оно не изменится. Что было, то было. Да и в чём твоя вина? В том лишь, что ты хотела остаться в живых? Полно тебе. Хотеть жить – не преступление. Это самое естественное желание нормального человека. Умирать во имя мифической