Энн тяжело облокотилась на стол и со вздохом заговорила:

– Ты не знаешь, как устроен мир, Бесс, и виной тому мои огрехи, а не твои. Надо было лучше тебя учить. Надо было ясно указать твое место. Вместо этого я поощряла твой сильный характер, твой дух и разум. Теперь я вижу, что сослужила дурную службу.

– Нет, матушка. Не дурную.

Бесс села напротив Энн и крепко взяла ее за руки.

– Ты вырастила меня той, кто я есть, и я не позволю нас сокрушить. Я не позволю нас еще больше унизить. Мы найдем способ остаться здесь, работать на ферме и заново построить жизнь.

– Бесс, ты, без сомнения, отважна, но отрицать, что наши возможности небезграничны, значит, давать себе ложную надежду.

– Я покажу тебе, что нам не нужен мужчина.

Энн покачала головой.

– Дочка, без помощи мужчины ты разделила бы с сестрой могилу.

Бесс ощутила, как ее сердце сжалось от холода. Она ждала от матери объяснений.

– Когда тебя поразила чума, я поняла, что теряю последнего ребенка. Я все испробовала, все, что могла, чтобы тебя вылечить, но без толку. Поняла, что ты вскоре выскользнешь у меня из рук. Как твои брат и сестра. Как твой отец. Я не могла просто сесть и смотреть, как ты умираешь, дитя мое. Не могла. Я пошла к Гидеону.

Бесс нахмурилась.

– Но почему? Почему ты решила, что из всех людей именно он сможет помочь?

– Ты кое-чего не знаешь о Гидеоне Мастерсе. Немногим известна правда об этом человеке. Да и не все поймут. Но я знала. Я всегда знала…

Она сжала руки дочери, но смотрела в стол, не желая встречаться с Бесс глазами.

– Твоя бабушка была известной целительницей, и ее мать тоже, а прежде – бабушка. Их знания перешли ко мне, были переданы с помощью наставлений и занятий. Однажды я надеялась передать их тебе. Женщины нашей семьи делали доброе дело, Бесс. Они успешно приняли много поколений младенцев; лечили их хвори с колыбели; облегчали страдания всех, кто обращался к ним за помощью. В этом нет ничего неугодного Богу. Никакого колдовства. Никаких чар. Простые средства, травяные настои, вытяжки и чаи. И все. Но иногда, как у тебя на глазах случилось с твоей сестрой, иногда, Бесс, этого недостаточно. Я не смогла спасти Томаса. Не смогла спасти Маргарет. Я не смогла спасти твоего бедного любимого отца. Я знала, что не смогу спасти и тебя. Гидеон был нашей единственной надеждой. Я пошла к нему в лес и стала умолять исцелить тебя. Сказала, что сделаю все что угодно, заплачу любую цену, если он сделает так, что ты поправишься. Я знала, он это может. И он понял, что я знаю.

Энн отпустила руки Бесс и выпрямилась, словно была не в силах сказать, что собиралась, пока касалась дочери. Девушке хотелось задать сотню вопросов, но она заставила себя молчать и позволить матери продолжить рассказ.

– Он провел меня внутрь. Предупредил, что возврата назад с того пути, на который мы вступаем, не будет. Велел мне еще дважды сказать, что таково и в самом деле мое желание, что я хочу этого любой ценой. Только убедившись в моей решимости, он взялся за дело.

Энн покачала головой и потерла глаза.

– О, Бесс, когда видишь в руках одного человека такое могущество, это внушает изумление и ужас. Я всю ночь провела с ним, глядя, как он творит заклинания, поет и молится, созерцая его ритуалы и странные обряды. По комнате плясали языки белого пламени; и шум… слышались неземные звуки, каких я прежде не слыхала. Я не смогу их тебе описать. От меня большей частью ничего не требовалось. Потом, ближе к рассвету, Гидеон вывел меня вперед, чтобы я встала в круг, который он начертил на полу. В центре него он нарисовал пятиконечную звезду. Он принес жертву; говорил на чужих языках. Самый воздух в доме в ту ночь пах волшебством, клянусь. Вокруг меня бурлили краски, звуки и очертания, рожденные не нашим миром.

Теперь Энн поднялась, ее глаза сияли от воспоминаний, а осунувшееся лицо, обрамленное меловыми волосами, казалось диким и отстраненным.

– Я чувствовала. Чувствовала силы, которые призвал Гидеон. Было страшно. Ни на что не похоже. Сила извне, вселившаяся прямо в душу. Честно, мне никогда в жизни не было так страшно.

Она взглянула на Бесс, и та увидела на ее лице восторг.

– Никогда я так не боялась и никогда не была настолько живой!

Девушка смогла еле слышно вымолвить:

– Ты прибегла к волшебству, чтобы меня вылечить? Гидеон научил тебя магии?

– Да. И она сработала. Как только я ощутила, что сила в меня вошла, я поняла, что смогу тебя исцелить. Я знала, что ты спасена. Я вернулась домой и сделала все, как учил Гидеон. Принесла жертвы. Зажгла свечи. Повторила странные песнопения и заклинания. И ты выжила!

Теперь она улыбалась, ее лицо светилось радостью от пережитого.

Бесс не сразу смогла прийти в себя, но говорить было необходимо. Был вопрос, который требовал ответа.

– Матушка, – она встала и тщательно подыскала слова. – Скажи, какую цену ты заплатила за волшебство?

Энн отвернулась, качая головой.

– Какую цену?! – упорствовала Бесс.

– Нет! Не спрашивай меня об этом. – Энн повысила голос и выставила руки, словно хотела отбиться от дальнейших расспросов. – Никогда больше об этом не спрашивай. Никогда.

Дочь хотела и дальше настаивать, но поняла, что не сможет. Признаний, которые сделала мать, было достаточно. Голова Бесс шла кругом. Ей нужно было обдумать то, что она услышала. Объяснения могли подождать. Но день для них еще придет. Бесс получит ответ.

На следующее утро женщины поднялись до рассвета, чтобы добраться до Бэткома вовремя и разложить прилавок на рынке. Сыра на продажу у них не было, не было масла и яиц. Вместо этого они взяли небольшой узелок с кружевными воротниками и одинокую свинью. Животное, похоже, поняло, что сопротивляться бесполезно, и позволило завести себя по самодельной сходне в старую повозку. Шептунья шла, мерно и медленно стуча копытами, так что к своему месту на главной улице они прибыли сразу после восьми утра.

Они не бывали на подобных собраниях с прошлой осени, и Бесс поразилась, насколько все утратило размах. В прошлом остались всегдашняя толчея и суматоха, дружелюбные разговоры соседей по прилавкам, женские сплетни и рисовка мужчин. Суровая зима и безжалостное продвижение чумы превратили Бэтком в город теней и призраков. Пары сменились одинокими фигурами. Улицы когда-то заполняли семьи, а теперь по ним шли мрачные родители, рядом с которыми пустовало место детей. Многие лишились единственных кормильцев, женщины вынуждены были продавать одежду и мебель или расставаться с драгоценной скотиной. Рыбный ряд был пуст, не нашлось свободных мужчин, чтобы выйти в море. Двери пекарни оказались закрыты и заперты. Никуда не делось всегдашнее пьянство, но буйства и веселья в нем больше не было. Вместо этого мужчины запрокидывали в глотки эль и сидр и сидели в угрюмой тишине, дожидаясь облегчения от боли. Стариков выжило немного, детей еще меньше, из-за чего все кругом словно лишилось равновесия и казалось неестественным. Уцелевших детей мучили призраки, они или потеряли братьев и сестер, или были истощены скорбью и чрезмерной работой. Бесс знала, что и сама выглядит так же. Даже погода казалась усталой, у нее не хватало сил ни на вихрь, ни на бурю. Повсюду чувствовались утрата и убыль. Небо по-прежнему было плоским и серым. Землю покрывали сырая грязь и тусклый камень. Жители Бэткома и сами обесцветились: ни багряного плаща, ни алой накидки на улицах. Рынок выглядел уныло и жалко.