– Не глупите, Мейсон! – Визерспуннахмурился. – Я вас предупреждал, что нечто подобное может случиться. Этотпарень – дрянь! У него гнилое нутро, преступные наклонности. Я понимаю, что этобудет горькая пилюля для Лоис, но ей придется ее проглотить. И хорошо, что этослучилось сейчас, а не после того, как он стал бы членом нашей семьи.

– Утенок? – с иронией спросил Мейсон.

– Эйдамс! – закричал Визерспун. – Я говорюсейчас о Марвине, а не об утенке. Лоис собирается выходить замуж не за утенка.

– Вы сделали в полиции какие-то заявления относительноутенка?

– Да.

– Что вы сказали?

– Я сказал, что это мой утенок.

– Объяснили, каким образом он туда попал?

– Сказал, что молодой Эйдамс увез его с собой сегоднявечером. – Визерспун все это сказал с каким-то даже вызовом. – Чертвозьми, Мейсон, я с самого начала предупредил вас, что намерен любой ценойзащитить счастье дочери, и мне думается, пора вам перестать заниматьсясамообманом. Ведь пока еще даже не было объявления об их помолвке, так что…

– Вы считаете, что этого детектива убил Марвин Эйдамс?

– Разумеется!

– Откуда у вас такая уверенность?

– А вы знаете, что его убили? – Голос Визерспунаперешел на фальцет от возбуждения. – Небольшой химическийэксперимент… – Он зачастил, очевидно отвечая на собственные, тревожащиеего вопросы: – Милтер находился на кухне, он, по всей вероятности, решилприготовить напиток из горячего рома с добавлением масла для себя и своегогостя. Убийца взял из буфета маленький кувшинчик для воды, налил в него немногогидрохлористой кислоты… и… сказал: «Ну, прощай, Лесли, мне пора идти!» – бросилв кислоту несколько кристалликов цианида и вышел. Выделение газа происходило наплите. Там же подогревалась вода с сахаром. На буфете были приготовлены две чашкис ромом и кусочком масла в каждой. Шипение горелки мешало Милтеру услышатьсвистящий звук, с которым цианид растворяется в кислоте. Ядовитый газ заполнилкухню. Газовая горелка, на которой по-прежнему стояла алюминиевая кастрюлька сосладкой водой, продолжала гореть. Когда вода выкипела, сахар сгорел, наполнивквартиру специфическим запахом и густым дымом. Именно это и спасло жизньполицейскому офицеру. Когда он заглянул на кухню, он сначала почувствовал запахжженого сахара и увидел обгоревшую на огне кастрюлю, а уж потом…

– Весьма интересно! – заметил Мейсон.

– Что же тут интересного?

Мейсон откинулся на спинку кресла, обитого сыромятной кожей,положил ноги на стоящий рядом стул и улыбнулся.

– Две чашки с ромом и маслом в каждой, – сказалон.

– Ну да, точно.

– И в тот момент, когда Милтер кипятил воду с сахаромдля этой смеси, он вдруг замертво упал.

– Правильно.

– Неужели до вас не доходит, что коль скоро Милтерготовил выпивку на двоих, то человек, бросивший цианид в гидрохлористуюкислоту, и был тем лицом, для которого предназначалась вторая чашка? Поэтомуедва ли он мог сказать: «Пока, Лесли, мне пора идти» – и поскорее удрать изкухни. Нет, нет, он не мог этого сделать, пока его напиток готовился на плите.Ему надо было иметь какой-то серьезный предлог, чтобы уйти из квартиры Лесли.

Визерспун нахмурился, пустил струйку дыма в потолок инегромко пробормотал:

– Да, вы правы.

– А это нас снова возвращает к утенку. Почему вы пришлик заключению, что этот утенок был ваш?

– Потому что это так! Он должен быть моим! Выприпоминаете, как я вам говорил, что Эйдамс перед отъездом взял утенка в моемптичьем дворе? Такое нахальство, я считаю… Я собираюсь расспросить Лоис обэтом. Все равно, раньше или позже, ей придется выслушать всю историю, так чтопусть узнает все уже сейчас.

Он потянулся к телефонной трубке.

Мейсон опередил его:

– Одну минуточку… Прежде чем вы вызовете сюда Лоис,давайте поговорим об утенке. Как я понял, вы заявили полиции, что утенок взят свашего птичьего двора?

– Да.

– Как вы его опознали, хотел бы я знать? У него естьваше клеймо?

– К черту, Мейсон, сколько можно говорить о каком-тоутенке? Каждый раз, когда разговор заходит о нем, вы задаете мне совершенноидиотские вопросы. Уток никто не клеймит!

– Почему?

– Потому что это никому не нужно.

– Ну а рогатый скот вы клеймите, верно?

– Да, разумеется.

– Для чего?

– Мы это делаем, чтобы иметь возможность отличить свойскот от соседского.

– Очень интересно. В Китае, где некоторые семьи живутна воде в лодках и, как правило, держат уток, принято окрашивать птиц в разныецвета, чтобы не возникало путаницы.

– Ну а какое это имеет отношение к данному утенку?

– А вот какое. Вы только что сами сказали, что вамприходится клеймить свой скот, чтобы в случае надобности иметь возможностьотличить его от соседского. Каким же образом вы собираетесь доказать, что этоваш утенок, а, скажем, не соседский?

– Вы прекрасно знаете, что это мой утенок!

Мейсон как ни в чем не бывало продолжал рассуждать:

– Я думаю о том, как вы станете давать показания передБольшим жюри. Лично вам придется туго. Вы сами подставляете свою голову подудар. Вы заявите: «Да, да, это моя утка!» Обвинитель предложит защитникуприступить к перекрестному допросу, и защитник в первую очередь поинтересуется,на каком основании вы это утверждаете.

– Ну, прежде всего исходя из специфического цвета иразмера.

– Прекрасно. Тогда защитник спросит, в чем состоит ихспецифика.

– Ну, утенок желтоватенький, как все маленькие утки. Ипотом, он точно такого же роста, как остальные утята этого выводка.

– Сколько их всего?

– Около десятка, не то девять, не то восемь, точно нескажу.

– Который из них, вот этот?

– Не глупите. Этого нельзя сказать… Они все одинаковые.

– Вот-вот, наконец-то вы и сами признали, что этотутенок выглядит совершенно так же, как восемь или девять других утят на вашемптичьем дворе.

– Ну и что из этого?

– И вы не можете сказать, который из восьми или девятиименно этот утенок.

– Конечно, не могу. Мы не красим и не крестим утят и недаем им собственных имен.

– И несомненно, – продолжал ровным голосомМейсон, – на других ранчо в долине тоже имеются утки, так что вполнеестественно предположить, что там тоже могут оказаться точь-в-точь такие жеутята и по виду, и по цвету, и по величине.