Нурлан отпустил Рому.

Андрей, вглядевшись в фото, изменился в лице:

– Я знаю его, человека рядом с Профессором.

40 часов 30 минут с начала эксперимента

Охотник грелся у печки. Глаза слипались, он широко зевнул. На часах было почти шесть. Он поставил на плиту чайник, надел телогрейку и вышел из дома. Нужно набрать питьевой воды из колодца и принести немного дров.

Мещерский услышал, как хлопнула входная дверь. Стянул плечом повязку. Попытался ослабить узел на запястьях, не вышло. Ощупал стул – торчащая шляпка гвоздя под сиденьем.

Мещерский ухватился за гвоздь и начал его расшатывать, миллиметр за миллиметром. Металл врезался под ногти.

Кажется, за этим занятием он провел целую вечность. Мещерский стер пальцы в кровь, и гвоздь наконец вышел. Профессор начал царапать острым концом гвоздя веревку, ему удалось сделать небольшой надрыв. Изо всех сил потянул руки в стороны и порвал веревку.

Прислушался: в доме ни звука. Мещерский выпил таблетку. Освободил ноги и направился к люку. Наверху хлопнула входная дверь. Профессор спрятался за лестницу, сжав гвоздь в кулаке. Если напасть со спины и воткнуть гвоздь в шею…

Однако, судя по звукам, похититель занимался своими делами.

Профессор восстановил дыхание и осмотрел помещение. Прогнившая доска в стене, примыкающая к земляному полу, отошла. Мещерский подошел, потянул на себя доску. Гнилое дерево легко поддалось.

41 час с начала эксперимента

Участники эксперимента собрались в гостиной. Андрей ходил по комнате, вглядываясь в фотографию человека рядом с Профессором.

– Это Виталий Кирсанов, – наконец произнес Андрей, – бывший чиновник. Тринадцать лет назад я делал про него расследование. Был большой скандал.

– Я, кажется, его тоже знаю, – отозвался Рома.

– Откуда?

Рома взял фотографию, внимательно посмотрел на мужчину:

– Да, это он. Меня, типа, менты опрашивали.

– «Типа»?

– Как свидетеля.

Татьяна взяла у Ромы снимок:

– И я его помню. Его арестовали, а я митинги собирала у суда и прокуратуры.

Андрей следил за участниками, изучая их реакции.

– Впервые его вижу, – сказал Платон и отдал снимок Нурлану.

Тот покачал головой и передал фото взволнованному Сергею Аркадьевичу. Старик затянулся ингалятором, силясь что-то вспомнить.

– Кирсанов, Кирсанов… – бормотал он. – Я вспомнил. Я выносил ему приговор. Срок был внушительный. Кажется, пожизненное, если память меня не подводит…

– Объяснит кто-нибудь, что он натворил? – не выдержал Платон.

– Он убил своего сына и насиловал детдомовских детей. Десятки детей, – заявил Андрей.

Из динамиков зазвучала мелодия. Тонкие струйки магнитного грифельного песка начали просачиваться сквозь сетку динамиков. Мелодия исказилась, потеряв гармонию, захрипела.

Катя держала в руках фотографию, опустив голову.

Татьяна с трудом поднялась на ноги. Она наблюдала за Катей, не сказавшей ни слова за все время.

– Ты чего молчишь?

Катя не ответила. Татьяна двинулась на Катю.

– Кто тебе этот Кирсанов? Почему мы здесь оказались? Отвечай!

Катя заплакала.

Андрей взял Татьяну за плечо.

Мелодия скрипела, звук падающего на пол магнитного песка усиливался. Татьяна схватила табуретку и бросила в динамик.

Музыка затихла.

Нурлан подошел к Кате и взял ее за руки:

– Ты его знаешь?

Катя подняла испуганный взгляд. Она с трудом выдавила из себя слова, давясь слезами:

– Вы мне не поверите. Я не знаю, почему вы здесь, не знаю!

– Не бойся, – попытался успокоить ее Нурлан. – Ты знаешь этого человека?

– Это мой отец, – прошептала она.

1 год до начала эксперимента

Катя лежала в палате городской больницы, куда ее привез Мещерский. Медсестра вводила в капельницу лекарство, Профессор сел рядом с кроватью. Поверх его элегантного костюма был накинут медицинский халат.

Катя застонала, медсестра поспешила успокоить Мещерского.

– С ней все будет в порядке, вы приехали вовремя.

Прошло несколько часов, когда Катя открыла глаза. Картинка плыла, ее тошнило.

– Где я? – проскрипела она. Звук словно засох в горле.

Профессор присел на краешек кровати:

– В больнице. Как ты себя чувствуешь?

– Что случилось?

– Ты выпила много таблеток.

Катя напрягла память, силясь восстановить цепь событий:

– Да, помню.

– Ты это сделала, потому что у него вчера был день рождения. Надо было тебе позвонить. Прости меня.

По щекам Кати текли слезы:

– Я так устала… Не могу больше. Не могу!

– Понимаю.

Он и правда понимал ее, и слова были излишни.

Мещерский отошел к окну, чтобы дать ей возможность прийти в себя, а затем попытался перевести тему:

– Повезло, что позвонила твоя подруга.

– Какая подруга?

– Агата. Она рассказала, что ты наглоталась таблеток, и вызвала «Скорую». Если бы не она…

– Не говорите про нее! – прервала его Катя.

Она часто дышала, как перед приступом. Чувствуя, что Профессор ее анализирует, Катя отвернулась и накрылась одеялом с головой, схватилась за красный браслет.

Мещерскому тяжело давались физические контакты, но он пересилил себя и коснулся ее плеча:

– Ты справишься, я обещаю. Я помогу.

42 часа с начала эксперимента

Охотник подкинул в печку дрова и положил на старый диван телогрейку вместо подушки. Пришло время немного вздремнуть.

Мужчина высыпал в алюминиевую миску горсть таблеток, растолок рукояткой ножа и залил водой из чайника.

Спустился в подвал, взглянул на пленника. Профессор сидел на прежнем месте, опустив голову. Охотник не заметил, что веревки только накинуты на запястья и лодыжки, как не увидел и оторванных от стены досок.

Он подошел к Мещерскому, поднес миску с мутной жижей к его губам.

– Пей.

– Что это?

– Снотворное.

– Зачем?

– Затем! Ты поспишь, я посплю, всем хорошо. Пей.

Пререкаться дальше не имело смысла. Профессор послушно открыл рот и выпил. Закашлялся.

Охотник ушел. Мещерский сидел какое-то время. Наверху скрипнул диван, через несколько минут послышался храп.

Профессор скинул веревки, снял повязку, прислушался. Тихо. Встал, тихо убрал оторванные доски и вполз в дыру.

Снотворное начало действовать. Веки Мещерского слипались, тело становилось неповоротливым. Прочистить желудок, не разбудив похитителя, Профессор не мог, нужно было уходить как можно скорее.

Мещерский полз по заваленному хламом погребу, осторожно расчищая путь к лестнице наверх. Банки, коньки с ржавыми полозьями, мотки проволоки. Только не урони, только не урони!

Он поднялся по ступеням, осторожно открыл погреб. От порыва ветра железная дверца грохнула о стену дома.

Охотник открыл глаза. За считаные секунды спустился в подвал.

– Сукин сын! – прохрипел он, увидев дыру в стене.

Охотник бежал к лесу. Выслеживать добычу он умел. Мещерский пробирался между деревьями, не разбирая дороги. Сон неумолимо наступал. Тяжелые ноги отказывались идти. Плохо дело. Думай, Виктор, думай! Надо забраться на дерево и переждать.

Профессор с трудом вскарабкался на сосну. Неподалеку захрустели ветки. Профессор боялся смотреть вниз. Знал, что Охотник почувствует его взгляд. Не дыши, не шевелись, не смей расслабляться.

Охотник прошел мимо. Мещерский лег на толстую ветку. Сопротивляться сну не было сил. Профессор обхватил ветку руками и ногами и отключился.

Тело его обмякло, руки, сцепленные в замок, разжались, и он рухнул на землю. Застонав от боли в поврежденной ноге, Профессор попытался встать, но тело не слушалось. Надо вернуться на дерево… Мещерскому снилось, что он забирается на сосну под самую макушку.

Часть 4

Дневник сновидений. Запись #32

Я помню людей в белых костюмах, которые ходили по комнате. Мне не хотелось, чтобы они прикасались к его вещам… Мне хотелось, чтобы они ушли. У них в чемоданчике были какие-то кисточки, серый порошок и фонарики. Они всюду совали