Наверное, еще и потому, что мужчины ей нравились.

Признаваться даже самой себе в этом было стыдно, но, действительно, нравились. Каждый по-своему. И это тоже было неправильно, в понимании принцессы. Несправедливо по отношению к каждому из них.

Рядом с Трейвентом было тепло и спокойно. Шарлинта могла часами расспрашивать его о традициях и образе жизни амаинтов, либо часами молчать. Им одинаково комфортно было и то и другое. Трейвент чувствовал малейшее изменение ее настроения, сразу реагировал. Правильно реагировал. Ни разу не ошибся. Одно прикосновения этого амаинта успокаивало принцессу намного лучше, чем зелья или заклинание. Может, поэтому девушка умудрилась заснуть в его объятиях на кровати в ту последнюю ночь в таверне, пока Равенель и Икрей пытались найти напавшего на девушку мага. Проснулась Шарлинта еще до рассвета, в одной кровати со всеми тремя женихами. Трейвент прижимал ее настолько тесно, что сквозь ткань рубашки чувствовала все те анатомические подробности, знать о которых невинным девушкам еще не полагается. Но покраснела принцесса тогда совсем не от двусмысленности ситуации в целом, а от почти неудержимого желания развернуться и все эти подробности рассмотреть.

С Икреем принцессе было очень легко. Он заставлял ее смеяться. Не просто вежливо улыбаться, а действительно хохотать в голос, искренне до слез. Правда, едва младшенький начинал на что-то злиться, то снова поднимал иголки и старался уколоть словами побольнее. Но после прогулки на ярмарке у Шарлинты словно выработался иммунитет, она перестала отвечать на колкости. Вместо словесных войн, принцесса теперь, наоборот, пыталась сразу сменить тему беседы. Это работало, хотя иногда девушке казалось, что с младшеньким они постоянно балансируют по краю. Не понимала она только причину этого. Икрей был обидчив и вспыльчив, но почему-то исключительно в отношении принцессы. С братьями и другими амаинтами иголками парень не обрастал. Шарлинта уже решила для себя, что дождется, когда у младшенького будет соответствующее настроение и обязательно прямо спросит о причинах этого.

С Равенелем все было сложно, очень сложно для самой принцессы. Если Икрею и Трейвенту она просто позволяла оказывать себе внимание, то старшего амаира Шарлинте хотелось обнимать самой. Запустить пальцы в волосы, тронуть пальцем и губами тот уголок губ, который подрагивал, когда улыбка только-только зарождалась, прижаться максимально близко, когда они ночевали в шатре, провести по крепким мышцам спины, которые стояли перед глазами после того единственного раза, как амаинт показался девушке без рубашки. Все эти мысли и желания были неправильными, постыдными, недостойными, неприемлемыми, но Лин никак не могла избавиться от них. Принцесса была постоянно напряжена, особенно в те моменты, когда ехала вместе с Нелом на лошади. Амаинт чувствовал эту скованность, и, в свою очередь, отдалялся от девушки, стараясь сократить их контакт и передоверяя Шарлинту братьям. От этого принцессе хотелось плакать, только гордость удерживала. Даже Трейвент порой озадаченно смотрел на нее, не понимая той мешанины чувств и эмоций, которые Лин испытывала по отношению к его старшему брату.

К концу пятого дня пути принцесса уже находилась в самом мрачном настроении. Она устала от ночевок в шатре, от невозможности нормально помыться, пусть она и использовала очищающее заклинание, от постоянной компании амаинтов, которые не давали ей даже на полчаса пересесть на льорха, от эмоциональных качелей, от непонятных метаний и чувств ими вызванных. Ужасно хотелось назад — в покои принцессы в Чардифе, в мягкую постель, в безмятежное лето, когда все ее знания об амаинтах были теоретическими, и никаких желаний в отношении мужчин не возникало. К матушке, которая, несмотря на свою отстраненность, как никто понимала, а главное, всегда принимала все эмоции Шарлинты.

На ночевки в поселениях амаинты больше не останавливались. В маленькие деревеньки заезжали днем, пополняли запасы, общались с местным населением немного, потом ехали дальше. Шарлинта случайно узнала, почему старосты всех поселений встречали трехипостасных так радостно. Амаинты выплачивали общине в лице этих самых старост выкуп за невесту, вполне щедрый. Единственное, трехипостасные забирали только тех девушек, которые хотели сами, и обязательно ментально проверяли невест, чтобы исключить какое-либо принуждение. Когда принцесса узнала все подробности, то весь вечер оскорбительно морщила носик, слишком уж это все напоминало рабство. Особенно неприятно было проводить ассоциации. Ее тоже купили, правда, не за золото, но что может быть дороже для Веллории, чем жизнь наследных принцев. Но почему-то ощущать себя жертвой Шарлинте совсем не хотелось.

Римондов принцесса больше не видела. Они остались в той таверне еще на сутки, чтобы Дэр мог набраться сил, а потом, по словам амаинтам, улетели домой, забрав с собой и Примжит. Для Шарлинты было странным уже то, что родители мальчика даже не поблагодарили ее лично, хотя она и допускала мысль, что амаиры их к ней просто не подпустили.

Общаться с принцессой ни амаинты, ни другие невесты не спешили. Костер глав дома всегда был вроде и в центре лагеря, но как будто незримой преградой отделен от остальных. Порой Шарлинте казалось, что на нее даже посмотреть лишний раз боятся. Не то, чтобы принцесса сильно нуждалась в общении. Амаиры всегда были рядом, и развлекали ее как могли. Но все больше пугала предстоящая жизнь среди трехипостасных. Женщины у них обычно занимались домом, детьми и кухней. Слуг в привычном для принцессы понимании у амаинтов не было. Вот представить себя на кухне Шарлинта не могла. Готовить какие-то блюда она умела, основы содержания дома также знала, матушка считала это обязательным, но любви к этим занятиям Лин не испытывала. Мысли, что амаинты приставят ее после свадьбы к плите, хорошего настроения не добавляли. О детях принцесса старалась не думать, потому что избегала мыслей о процессе, предшествующему их появлению. Нет, в общих чертах Шарлинта, конечно же, знала, что происходит в супружеской постели между мужчиной и женщиной. Одной женщиной и одним мужчиной. Как это происходит у амаинтов, когда мужей несколько, спросить принцесса стеснялась, а то, что мысленно представляла, выходило за рамки всех приличий и вгоняло в краску надолго. Поэтому девушка выбрала тактику — не думать об этом. Пока не думать. Пока еще есть такая возможность.

Шарлинта лишь вздохнула, когда впервые за два прошедших дня, ее посадили к Равенелю. Мужчина прикасался к ней, как к хрустальной вазе, бережно, тактично и как принцессе казалось равнодушно. Как к редкому ценному экспонату, не больше. Шарлинта поправила его плащ, накинутый на нее в качества дополнительного обогревателя, и вдохнула знакомый запах. Кедр, морозная свежесть. Физиология амаинтов была устроена как то иначе, чем у людей. От трехипостасных никогда не пахло потом, лошадьми или немытым телом. Возможно, это было как-то связано с их повышенной по сравнению с обычными людьми температурой тела.

Амаинт за ее спиной напрягся, как будто пытался минимизировать соприкосновение их тел. Что-то сломалось внутри принцесса. Боль расползлась по телу, отпуская самоконтроль. Слезы потекли по щекам. Тихо, беззвучно. Шарлинта опустила голову, позволяя предательской влаге стекать на свой плащ и теряться в его черноте. Принцесса ждала, что от выпущенных наружу эмоций полегчает, но боль лишь закручивалась внутри тугой спиралью. Понимая, что сдерживать всхлипы долго все равно не удастся, Шарлинта повернулась к амаинту, неловко обхватила мужчину руками и спрятала свое лицо в его рубашке.