В зале раздались смешки, а граф округлил глаза. Невпопад. Эрих не знал дальше текста. Не знал он, в каком порядке читать. Граф Эгмонт не спускал с него глаз и задал второй вопрос. И вместо второго ответа Эрих зачитал ему, кажется, седьмой или шестой…

Эрих все-таки сумел подняться с колен. Он нервно перебирал бумаги, ему мешал портфель, ноги у него заплетались, он все еще не знал, в какой последовательности зачитывать ему текст! Граф Эгмонт не понимал своего молодого партнера. Почему он несет чушь? Почему не говорит то, что прекрасно говорил на генеральной репетиции?

Но надо было играть, надо было спасать сцену. Граф задал пятый вопрос, ответ на него последовал первый, он задал наконец последний седьмой. То, что он услышал, повергло его в полный ужас… На лбу графа заблестели капли пота. Он был взбешен, поведение секретаря сбивало его с толку. Все невпопад. Пьяный?! У обоих актеров по лицам градом покатился пот. У графа от злости и непонимания. У Эриха от напряжения и полной беспомощности. Эффектное появление высокого государственного актера было сорвано. Бездарный актеришка из глубокой провинции нес полную околесицу. И заключительные слова Гёте: «Собери свои бумаги! – граф дополнил своей уничижительной репликой: – И убирайся отсюда ты, ничтожество!» И снова аплодисменты.

Несколько минут спустя в гримерную к Эриху влетел кипевший от ярости и негодования интендант театра. Но застал там одного костюмера. Тот вешал в гардероб платье секретаря.

– Где эта скотина из Франкфурта, я из него отбивную по-дюссельдорфски сделаю! Куда он делся? Привести его ко мне немедленно! Завтра я вышвырну его вон из театра! Но прежде он будет у меня в ногах валяться! Где он?

Костюмер не откликался. Интендант схватил его за грудки.

– Говори, куда он сбежал? Где прячется? Говори, или вылетишь с ним вместе!

– Он убежал сразу, герр интендант. В гриме, но без костюма. Куда, не знаю.

А виновник скандала покинул театр через скудно освещенный черный ход. Он покинул театр так быстро, что никто толком не смог его заметить. Он бежал по вечерним, темным улицам, несся к своему спасительному подвалу. Ноябрьский дождь бил в лицо, холодный ветер проникал под одежду. Он задержался только на мосту. Внизу чернела вода.

«Ну что, туда, в глубину? Порвать все эти пергаментные листы, к черту роль, к черту театр, все, хватит, наигрался»!

Он судорожно принялся рвать листы, смотрел, как ветер подхватывал клочки, уносил их вниз, в черную воду. Сзади раздался грубоватый мужской голос:

– Вот чертов дождь, в такую погоду хороший хозяин собаку не выпустит, а мне надо на дежурство.

Эрих испуганно обернулся, сзади в черном мокром плаще, с накинутым капюшоном приближался шуцман.

– Идите домой, приятель, нечего тут стоять и рассматривать воду. Не нравится мне ваше поведение. Почему раздетый? Где плащ? Еще самоубийц не хватало на моем участке. Кто знает, что у вас на уме. Топайте, топайте дальше.

Эрих ничего не ответил, развернулся и поспешил по мосту вниз, вниз. Он спешил и не оборачивался назад. Броситься с моста не получилось. Но ничего, его мертвое тело найдут позже. Вот и улочка Штернштрассе, вот и его подвал.

Руки у него тряслись, когда он вставлял ключ в дверь. Его бил настоящий озноб, зуб на зуб не попадал. Он налил себе полстакана корна, выпил, веревку не нашел, заткнул уши восковыми тампонами и юркнул под одеяло. Теперь бы только согреться, забыть весь этот сценический кошмар. А завтра рано утром он умрет.

На следующее утро к подвальному помещению прибыл посыльный из театра. Он стучал в дверь и кричал. У него было письмо от генерального интенданта герра Майера, которое он должен был передать лично в руки герру фон Риделю. Но удары в дверь и крики не возымели никакого действия. Никакого ответа не последовало. В подвальном помещении царила полная тишина. Низко расположенные подвальные окошки не позволяли заглянуть внутрь. Курьер втиснул письмо под дверь и исчез. Через час снова удары в дверь и уже другой голос, взволнованный голос Альмут:

– Эй, Эрих, открой, я знаю, что ты дома, не делай глупостей! Я знаю, что ты здесь! Открой!

Молчание…

– Лучше открой, иначе я вызову полицейских!

Последнее подействовало. Эрих выбрался из постели, отпер дверь, взял письмо и исчез под одеялом. Альмут положила ладонь на его влажный лоб.

– Слушай, ты действительно болен, у тебя жар. А в театре говорят, что ты притворяешься! Почему ты вчера вечером так напортачил? Ты так комично ползал по полу… Фриц Кляйне смеялся до коликов в животе. У тебя от падения что-то случилось с головой? Ты сильно ударился? Ты весь горишь. Я вызову доктора!

Эрих не сопротивлялся, хоть одно живое существо проявило к нему сочувствие.

– Хорошо, что его удар не хватил, – сочувственно произнес театральный врач после обстоятельного осмотра Эриха. – Он весь горит. Простыл, давление подскочило. А такой молодой!

Взволнованная Альмут сидела рядом, мяла платочек.

– О Боже, помогите ему.

– Покой ему нужен, – вздохнул доктор. – Его нервная система переутомлена. Большие нагрузки. К тому же ушиб, сознание могло помутиться.

Он стал выписывать рецепт.

– Вам нужен покой, молодой человек, слышите, побольше сна! Вы должны отказаться от алкоголя, от поздних посиделок. Никакого кофе. Я пропишу вам успокоительное и напишу освобождение. Вот справка для вашего интенданта. На следующей неделе я зайду к вам снова.

– Что написал тебе интендант? – поинтересовалась Альмут после ухода врача.

– Он жаждет со мной встретиться. Сегодня я должен осчастливить его своим присутствием.

– Я тебя не пущу! Ты болен. Я сама пойду в театр и суну ему справку. Если хочешь, я буду приходить к тебе каждый день. Я приготовлю тебе что-нибудь поесть, горячий бульон в термосе, хочешь, принесу твой любимый зельц? А еще я испеку тебе наш яблочный штрудель. Все принесу. Ты поправишься, Эрих, и мы сыграем с тобой.

– Сыграем, конечно, Альмут. Но только не в этом театре. В него я больше ни ногой. Слишком большое потрясение. Такой ужас… Я не могу появиться на глаза актерам. Я не смогу выйти на сцену. Мне нужно действительно отдохнуть. Я отправлюсь домой в родной Франкфурт.

Через три дня, когда ему стало лучше, он набил чемодан грязным бельем, собрался отправиться на главный вокзал. Но ему помешали. В дверях стояли Альмут, Фриц Кляйне и доктор, они загородили выход.

– Это бегство, Эрих! Оно еще позорней, чем та сцена с графом. В театр ты должен вернуться. Коллеги все поймут. Они к тебе хорошо относятся. А пока доктор тебя осмотрит.

Эрих