друга по единственному воплю, так и на то, чтобы вести переговоры по строгой социальной иерархии без постоянного конфликта.

Сара это наглядно продемонстрировала мне возле общего логова, где полдюжины самок с детенышами приятно проводили сиесту. Взрослые по большей части дремали в тени акации, а удивительно хорошенькие щенки кувыркались рядом. Сара включила на телефоне звук, и из портативной колонки прозвучало уханье чужой гиены из другого клана. Хотя записанный клич был искажен, у меня все равно пошли мурашки по коже, появился какой-то атавистический страх, запертый глубоко в лимбической системе мозга. Стая гиен могла бы переработать нас на фарш за минуты. Изображать члена соперничающей группы означало нарываться на неприятности.

Сара не полагалась на случай; мы проводили исследование из безопасного салона большого «лендровера», оставленного метрах в ста от отдыхающего клана.

Конечно же, как только гиены услышали запись, они навострили уши и поглядели в нашу сторону, сразу придя в боеготовность. Они встали и принюхались в поисках дополнительной информации. У них очень острый нюх, в тысячу раз сильнее нашего, причем каждый клан испускает свой запах, ароматный флаг, развевающийся на ветру. Одна особенно хорошо сложенная гиена пустилась галопом в нашу сторону и заухала. У меня заколотилось сердце. Но гиена проскакала по прямой мимо нашей машины, как будто вовсе нас не видела. Она искала то, что выглядело бы и пахло как гиена, а моя потная голова, торчащая из верхнего люка машины, явно не отвечала ее представлениям.

Сара показала, что гиены по-разному реагируют на уханье одной, двух или трех особей. Это значит, что в матриархате пятнистых гиен есть способ как-то их посчитать – полезный инструмент, когда пытаешься оценить, стоит ли драться с бандой соперников. Она также показала, что соперничающие кланы гиен используют свою численность и искусство общения, чтобы собираться в группу и прогонять общего врага, например льва.

Гиены, хотя и заточены на агрессию, используют свой мозг, чтобы сохранять мир и сотрудничать. «Гиены очень хорошо сотрудничают с членами своего клана и близкими родственниками, – объяснила Сара. – Вы видите этих сестер: они проводят много времени вместе, едят, охотятся и отдыхают, и у них долговременные, очень тесные отношения. Хотя они могут очень сильно соперничать, во многих отношениях они также сотрудничают».

В конечном счете необычайный успех гиены при заваливании крупной добычи, запугивании львов и воспитании детенышей во враждебной среде зависит от их способности к совместной работе. Недавние полевые исследования показали, что социальные структуры пятнистой гиены сложны настолько же, как у бабуинов, а компьютерная томография подтверждает [202], что мозг гиены эволюционировал в аналогичном приматам фронтальном направлении, при этом область, вовлеченная в принятие сложных решений, увеличилась. Они даже превзошли шимпанзе в тестах, требующих совместного принятия решений. Это подкрепляет идею, что жизнь в сложном слитно-раздельном социуме – как у гиен, дельфинов, шимпанзе и других человекообразных обезьян и, конечно, людей – становится ключом к развитию большого мозга. Это может даже объяснять, почему у нашего вида мозг в семь раз больше, чем у любого другого животного [203].

Общая часть эволюционного пути может также дать ключ к разгадке нашего стойкого презрения к этим умеющим считать существам. Люди и гиены – давние враги. Австралийский антрополог Маркус Бэйнс-Рок, который провел несколько лет в Эфиопии, изучая отношения между нашими двумя видами, имеет некоторое представление о том, почему так вышло.

Как он объяснил, и люди, и гиены – высокоразумные социальные хищники [204], вышедшие из африканской саванны. Но гиены оказались там первыми, и, когда наши дальние предки спустились с деревьев, они вторглись в места, занятые пятнистой гиеной. «Там должен был быть очень сильный антагонизм, – говорит Бэйнс-Рок. – Только посмотрите, как гиены и львы уживаются в наши дни – они ненавидят друг друга. Можно предположить, что вначале люди и гиены так же смертельно ненавидели друг друга». Ранние гоминины к тому же опасались гиен. «Это неторопливый, жирный, очень вкусный примат, и единственный способ, которым древние люди могли защититься, это объединиться в большие группы. Гиены определенно пользовались случаем съесть Homo habilis, отошедшего слишком далеко от своей группы».

Бэйнс-Рок полагает, что способность гиены дробить кости может даже являться причиной редких находок ранней эволюции человека. «По большей части от гоминин остаются зубы и нижняя челюсть. Когда вы находите зубы, это позволяет предположить, что покойник побывал в пищеварительном тракте гиены, больше оттуда ничего не выходит».

У наших далеких предков были только примитивные каменные орудия, и они скорее подбирали падаль, чем охотились [205]. Они не могли отбиться от стаи голодных гиен, чтобы защитить свою удачную добычу. Теория, основанная на костных останках того периода, на которых видны отметки от ранних каменных орудий вперемешку с метками от гиеньих зубов, предполагает, что гиены смеялись над нами и отбирали наш обед целых 2,5 миллиона лет. Неудивительно, что мы их не любим.

Гиены – не единственные падальщики, репутацию которых надо спасать. В следующей главе мы встретимся с грифом-стервятником. Его ассоциация со смертью привела к тому, что люди столетиями то обвиняли грифов в ясновидении, то записывали в сыщики, а недавно – даже в международные шпионы.

Гриф

Орел атакует врага или жертву в одиночку… Грифы же собираются в стаи, как трусливые убийцы, и больше напоминают воров, чем воинов, это птицы-мясники, а не хищники… Орел же, наоборот, обладает смелостью, благородством, великодушием и щедростью льва[206].

Граф де Бюффон. Естественная история, 1793

Отряд Accipitriformes (Ястребообразные)

Великолепный натуралист Жорж-Луи Леклерк, граф де Бюффон, был особенно красноречив, когда описывал грифа [207]. «Они прожорливы, трусливы, отвратительны, одиозны и, подобно волкам, так же вредоносны при жизни, как бесполезны после смерти»[208], – писал он, забрасывая грифа нелестными прилагательными из своего богатого словаря. Граф явно не был поклонником грифов. Таких людей вообще мало. У падальщиков и так достаточно тяжелая работа, чтобы заслужить уважение человека, а тот факт, что они похожи на мрачных жнецов, кормящихся мертвецами, мало способствует беспристрастному отношению к этим великолепным хищникам, репутация которых давно омрачена тошнотворным сочетанием отвращения и недоверия.

Наше неспокойное отношение к смерти, с которой эти птицы неразрывно связаны, перекладывается на их сутулые плечи. Религиозные запреты на прикосновение к трупам помещают грифов в особую гротескную категорию. Ветхий Завет стигматизировал их как нечистых, «скверны они»[209]. Их рассматривали как потусторонних существ, обладающих мистическими силами. «Грифы умеют предсказывать смерть людей по определенным признакам, – предупреждал один бестиарий XII века. –