Всякий раз, когда две боевые шеренги выстраиваются друг против друга на печальной войне… птицы следуют на место длинным строем, [и] по длине этого строя можно определить, сколько солдат погибнет в сражении»[210]. Такое ясновидение, по словам летописца, было грифам на руку: «Они указывают, по сути, на тех людей, кому суждено стать обедом для самих грифов».

Грифы не сентиментальны в выборе, что – или кого – есть. Средневековые европейские поля сражений, которые были усеяны десятками тел людей и лошадей, являлись для этих птиц эквивалентом шведского стола. Битвы часто растягивались на недели, а то и продолжались все лето, что удачно совпадало с гнездовым сезоном у грифов на континенте. Птицы, должно быть, ставили лагерь хичкоковских масштабов, бесстрастно клюя мертвых для прокорма себя и птенцов. И наблюдатель со стороны мог поэтому предсказать исход битвы, посчитав кружащих над полем грифов. Но, несмотря на популярную мифологию, грифы не выслеживают свою добычу, пока она живая, и не могут предсказать смерть.

Откуда грифы узнают о месте сбора – действительно загадка. Их зловещая способность прибывать будто из ниоткуда, да еще в огромных количествах, на место смерти породила долгое время ходившее поверье, что они обладают сверхъестественными чувствами. Но какие именно это чувства – предмет одного из самых долгих и яростных споров в орнитологии.

Признаком будущего обеда для грифа является вонь до небес. Поэтому долго считалось, что источником загадочной силы этой птицы, которая помогает отслеживать мертвых, является обоняние. Как писал францисканец Бартоломей Английский в популярном бестиарии XIII века, «у этой птицы острее всего обоняние. И потому посредством обоняния она чует падаль, что далеко от нее, даже за морем и еще дальше»[211].

Замечательное обоняние падальщика было принято как факт, о котором упоминалось и в более поздних книгах по естественной истории. Например, Оливер Голдсмит в 1816 году неохотно признавал в своей «Истории Земли» (History of the Earth), что, хотя природа грифа может быть «жестокой, нечистой и праздной», его «обоняние, однако, удивительно тонкое». Это заявление он подкрепил и физиологическими доказательствами: «Для этой цели природа наделила их двумя большими отверстиями, или ноздрями, снаружи и большой обонятельной мембраной внутри»[212].

Всего десять лет спустя грифа эффектно лишил обоняния амбициозный американский натуралист Джон Джеймс Одюбон. Сегодня имя Одюбон является одним из самых узнаваемых в орнитологии прежде всего благодаря изысканным реалистичным рисункам птиц. Но в 1820-х годах Джон Джеймс был бродячим дельцом, торгующим своими картинами по всей Европе и жаждущим хоть какой-то славы. Желаемое он-таки получил, провоцируя споры на собрании почетного Эдинбургского общества естественной истории в 1826 году. Сумбурное, но провокационное название его последующей работы выдает в нем стремление как следует подстегнуть недалекую научную общественность того времени – «Сообщение о привычках грифа-индейки (Vultur aura), включающее также подрыв общепринятого мнения о чрезвычайной силе его обоняния» (An Account of the Habits of the Turkey Buzzard (Vultur aura) Particularly with the View of Exploding the Opinion Generally Entertained of Its Extraordinary Power of Smelling).

Иллюстрация с изображением грифов-индеек из знаменитой энциклопедии птиц Одюбона «Птицы Америки» (Birds of America; 1827–1838) очень близка к жизни. Жаль, что великий орнитолог перепутал индейковых грифов с черными грифами, и эта ошибка вызвала один из самых больших споров в орнитологии

В своей дерзкой статье Одюбон объяснял, придерживаясь усвоенной в детстве, проведенном во Франции в конце 1700-х, точки зрения, по которой грифы ищут падаль по запаху. Это не имело никакого смысла для начинающего орнитолога, который трудился, руководствуясь простой мыслью, что «природа, хотя и очень щедра, не дарует одной особи больше, чем необходимо, и что никто не владеет любыми двумя чувствами в высоком совершенстве; что если есть хорошее обоняние, то не требуется острое зрение»[213]. Спустя годы, уже живя в Америке, Одюбон стал проверять свою теорию на подвернувшихся ему под руку диких индейковых грифах (также известных как индейковые канюки), но те, похоже, больше боялись его внезапного появления, чем запаха тела. Он решил получше с этим разобраться и «начал усердно проводить эксперименты, чтобы доказать, по крайней мере себе, насколько сильно было их обоняние и было ли оно вообще».

Грандиозные эксперименты Одюбона в основном заключались в очень вонючей игре в прятки с участием мертвых животных и рабочей группы из диких грифов. Сначала он грубо набил соломой оленью шкуру и оставил ее лежать на траве вверх ногами. Его талант таксидермиста был не на высоте, но бесформенная скотина все же быстро привлекла внимание грифа, который попытался сначала атаковать глиняные глаза чучела, но безуспешно, а затем «облегчился» и повыдергал стежки из задней части мертвого оленя, выпустив оттуда «много фуража, в том числе сена»[214]. Разочарованная птица тогда улетела, повредив только маленькую подвязку и, к удовлетворению Одюбона, подтвердив таким образом, что она во время охоты полагается на зрение.

Жарким июльским днем Одюбон обратился к обонянию грифа. Он затащил чрезвычайно вонючего протухшего поросенка в лес, где спрятал его в овраге, скрыв таким образом с глаз. Хотя грифы кружили над местом, никто из них не спустился, чтобы найти источник вони. Подозрения Одюбона снова подтвердились: эти грифы не искали падаль по запаху.

Раздражать Сквайра не стоило. Правительственный чиновник, осмелившийся обложить Чарльза Уотертона налогом на экзотические образцы, которые тот собрал за границей, мог обнаружить себя в образе, созданном из ягодиц обезьян-ревунов под названием «Неописуемый». Шутка таксидермиста была в дальнейшем увековечена в этой гравюре на меди в его книге «Странствия по Южной Америке» (Wanderings in South America; 1825)

Результаты Одюбона были далеко не убедительными, но этот человек был непревзойденным шоуменом на пике популярности после феноменального коммерческого успеха его книги «Птицы Америки» (Birds of America). Многие уважаемые члены орнитологического общества согласились тогда с его громким утверждением. Однако следует упомянуть аристократа-авантюриста по имени Чарльз Уотертон, имевшего прозвище Сквайр.

Охарактеризовать Уотертона как эксцентричного означало бы поместить его среди многих, в то время как его место в отдельной категории. Эксцентричные рассказы Сквайра о своих эпатажных проделках, которые, по слухам, включали катание на крокодиле и битье морды удаву, закрепили за ним дурную славу. Дома, в Уолтон-Холле, его выходки были не менее скандальными. Говорят, что у него была привычка на званых обедах прятаться под столом и кусать за ноги гостей, подобно собаке, еще он приходил в восторг от сложных таксидермических и практических шуток. Особенно выразительная