о нас, что мы сначала сделаем экономические уступки, а потом и политические. Но мы делаем экономические уступки (капиталистам. К.) для того, чтобы не быть вынужденными делать политические уступки (рабочим. К.). Никакого коалиционного правительства (речь идет не о коалиции между социалистами и буржуазными партиями, а лишь о коалиции социалистических партий между собою. К.) или т. п., даже не равноправие между крестьянами и рабочими. Этого мы не можем».

Тут не видно большого понимания того, что сейчас является необходимым. Бухарины, Ленины, Троцкие, ничем не уступают Бурбонам, Габсбургам и Гогенцоллернам в цеплянии за свою самодержавную власть. При этом совершенно не важно, что одни считают себя владыками «милостью Божией», а другие «милостью пролетариата». Ибо пролетариат, якобы возложивший на большевиков диктаторские полномочия на вечные времена, является такою же фикцией, как тот бог, помазанниками которого на земле считают себя царские династии.

И большевикам и монархам обще твердое решение скорее дать погибнуть всей стране, чем отказаться хотя бы от малой доли своей власти. Но тем не менее бывают времена, когда самодержцы поступают и иначе. Возможно поэтому, что при известных обстоятельствах и большевики решатся отказаться от своей человеколюбивой решимости — лучше дать погибнуть России, чем вступить в соглашение с другими социалистами.

Правда, исчезновение большой части самых энергичных и интеллигентных рабочих из городов и растущая апатия масс являются препятствием к возрождению демократии. Но одна какая-либо тенденция общественного развития никогда не является единственно действующей; наряду с ней действует еще целый ряд других тенденций, сила которых по временам значительно меняется, и которые в своей совокупности определяют действительную политику данной общественной группы. Так и упомянутое выше расслоение в лагере коммунистов действует оживляющим образом на демократические тенденции оставшейся еще в городах части рабочих.

Помимо этого, большевики сильно ошибаются, полагая, что можно произвольно отделить экономику от политики, и что им удастся спасти себя, делая одни только экономические уступки, или что экономические уступки являются средством для того, чтобы избежать политических уступок.

Для того, чтобы Россия могла выйти из своего теперешнего критического состояния, ей совершенно необходимо заграничная помощь, заграничный капитал. Золотой запас приходит к концу, а экспортные возможности России в форме продуктов минимальны. Только заграничный заем может дать им действительную помощь.

Но заем капиталисты могут дать лишь такому правительству, в прочность которого они верят. Они ничего не имеют против диктатуры и абсолютизма и охотно оказывают ему кредит, если уверены, что он удержится у власти. Но по отношению к коммунистической диктатуре они этой уверенности не имеют, и потому большевикам вряд ли удастся получить сколько-нибудь значительный заем на приемлемых условиях. Правительство, не опирающееся на преемственную связь или на традицию, а вышедшее из революции, не может получить кредита, если оно не в состоянии опереться на стоящее за ним большинство свободно избранного народного представительства.

С другой стороны, для восстановления России необходим не только заграничный капитал. Большевистский режим распылил почти весь тот запас квалифицированных рабочих, который накопился в России за последнее полвека промышленного развития. Теперь везде огромный недостаток в квалифицированных рабочих, и это является, пожалуй, наиболее крупным препятствием для возрождения русской промышленности. Этот недостаток квалифицированной силы будет болезненно ощущаться даже и тогда, когда сырья и топлива будет в изобилии. России столь же необходимы заграничные квалифицированные рабочие, как и заграничный капитал. Но эти рабочие еще меньше, чем капиталисты, захотят ехать в Россию, поскольку там не будет демократического режима. Или Ленин, Троцкий и Бухарин полагают, что рабочие, привыкшие к западно-европейской культуре и свободе, охотно полезут в ад нынешних русских городов, из которого без оглядки бегут и русские рабочие, не слишком избалованные всем прошлым развитием при царизме? Русские большевики, из которых многие в свою бытность в эмиграции подолгу живали в Западной Европе, очевидно плохо изучили западно-европейских рабочих, если они полагают, что последние когда-либо примирятся с мерзостью всяких «Че-ка»; что они согласятся участвовать в профессиональных союзах, в которых им придется «держать язык за зубами», и в которых правление будет назначаться правительством; что они согласятся удовлетвориться чтением одних только правительственных газет и безропотно подчинятся всем бесчисленным стеснениям со стороны правящей бюрократии, Только рабочие с рабской душой могут себя хорошо чувствовать в современной России. Кто до сих пор устремлялся из заграницы в Россию, так это литераторы и т. п. интеллигенты, которые попадали в свиту диктаторов, образуя там слой привилегированных и паразитов. Рабочие же, которые, будучи соблазнены заманчивыми описаниями насквозь изолгавшейся прессы, отправлялись, в Россию, чтобы там жить трудом своих рук, почти все через короткое время возвращались обратно.

Россия крайне нуждается в заграничных квалифицированных рабочих, но она не сможет их получить, пока не перейдет к демократическим формам общежития.

Таким образом, то, чего большевики хотят достигнуть при помощи экономических уступок, не может быть достигнуто, если к ним не прибавить еще и уступок политических.

С другой стороны, если бы даже и удалось без политических уступок привлечь в Россию достаточно много капиталов и рабочих для того, чтобы восстановить промышленность, то, в связи с этим, произошло бы такое усиление мощи рабочего класса, что его давление в сторону демократизма сделалось бы непреодолимым. Тем более, что тогда, благодаря усилившемуся товарообмену между городом и деревней, значительно окрепло бы и демократическое движение среди крестьян. Народные массы в России, потеряв свое доверие к коммунизму и к его диктатуре, потребуют самодеятельности и самоуправления.

Таким образом, экономические и политические уступки оказываются взаимно обусловленными и тесно связанными друг с другом. Теперь еще нельзя предвидеть, удастся ли элементам, стремящимся к демократии, во время принудить большевизм к таким уступкам, которые обеспечили бы мирное утверждение демократии и установление пролетарско-крестьянского режима, какой существовал, например, в Грузии до разбойничьего нападения большевиков. Или же большевики с присущим им заядлым упорством будут отвергать всякого рода политические уступки до тех пор, пока все демократические элементы будут столь основательно уничтожены, что после неизбежного падения большевиков останется место лишь для белой диктатуры или анархии в самых ужасных формах.

Так или иначе, долг европейских социалистов ясен. Для того, чтобы предотвратить грозящую белую диктатуру и анархию, они должны поддерживать не большевизм, а элементы демократического социализма, противодействующие большевизму. Большевистская диктатура уничтожила все те экономические предпосылки социализма, которые уже успели развиться в России. Победа же демократии обеспечила бы по крайней мере хотя бы постепенное восстановление этих предпосылок. Если демократии не удастся вынудить у коммунизма уступок, тогда несчастному русскому народу предстоит полоса самого жестокого и мрачного варварства, которому большевистская диктатура проложила путь.

Эта судьба диктатуры в России