– Лёня, это уже слишком, – вяло подает голос из своего угла Погребняк.

– Как приходил, как приходил, – бормочет Гвоздев, отведя глаза, словно не слыша его. – Как французы в эти дома приходили? Пешкарусом… Булками шевеля… с круассанчиками на подносе. Может, приплясывали балетным шагом…

Я поворачиваю голову к окну. Лениво тянется цепочка пустых брошенных гаражей; вот мелькнула и черная изгородь, темное пятно сарая, кривой силуэт ольхи, ров, затопленный водой.

– Может, – продолжает тихо фантазировать Гвоздев, – на мотоциклах приезжали? Или на великах? А? Как думаешь, Андрюха?

– Абзац, конец света… – комментирует Погребняк зевая.

– А чего? Тут, мужики, народ дисциплинированный. Им приказали – они сделали. Это у нас бы на все приказы забили, а тут раз закон – значит, надо выполнять. – Гвоздев подносит ладонь ко лбу и делает гримасу.

– Лёнь, слушай, – говорю, – у меня таблетка есть. Дать?

Гвоздев, морщась, кивает. Я нагибаюсь и начинаю расстегивать сумку, стоящую у моих ног.

– Гандон твой этот дед, понятно?! – весело произносит Погребняк. Он наконец окончательно проснулся.

– Нет, ты чего, Саша? Нормальный мужик, законный. Бухнуть раньше любил. Кстати говоря, он сначала всегда с утра к ним заходил, типа предупредить, чтобы сваливали, что он придет днем, уже официально. Некоторые слушали и в самом деле сваливали, а некоторые тупили и оставались – думали, это их не касается, думали, заберут и сразу отпустят. Да и черт с ним! Андрюха, скажи лучше, как ты? Как там Джулия?

Я вздрагиваю и чувствую, что мои ладони покрываются потом.

– Не знаю… мы давно развелись…

– Иди ты! Чего так?

– На, держи! – я протягиваю Гвоздеву таблетку. Пытаюсь застегнуть сумку, но она почему-то не поддается.

– И чего… Где она теперь?

– Ничего, – вмешивается Погребняк. – Ты вот что, Лёня, лучше про деда… Так чего с ним потом было? Судили?

– А я почем знаю? Вроде нет. Работал, так же как и раньше, в своем Марэ или где он там работал… не помню… Короче, хулиганов ловил. Тут, знаешь, никто подолгу неврозами не страдает. Народ здоровый. Всё, мужики! Поднимайте задницы. Вроде наша станция. Давай, Андрюха, сумку, приехали.

Сам бы я никогда не смог приехать в Париж. У меня на такие поездки и денег-то тогда не было. Это всё Саша Погребняк, философ-постмодернист. Его пригласили на форум, посвященный современному искусству, и он договорился, чтобы меня тоже взяли и всё мне оплатили: и билет на самолет, и проживание. Зачем он тогда мне помог – ума не приложу. Может, ему скучно было ехать одному? А может, сделалось неловко, что вот, хоть мы и коллеги, а у него есть кожаные штаны и свитер LACOSTE, а у меня ничего такого нет и, вероятнее всего, не будет. В конце концов, чего гадать? Человек мне помог, и всё тут.

Мне в самом деле требовалась помощь. Год был очень неудачным. Как, впрочем, и два предыдущих. Началось с того, что от меня ушла Джулия. Я сначала обрадовался, потом загрустил какой-то животной грустью, а затем впал в бессмысленное отчаяние с дешевым алкоголем, бессонницей и навязчивыми мыслями. Про алкоголь и бессонницу мне уже было до этого известно. А навязчивые мысли случились в первый раз. Это когда ты лежишь ночью и, бессонно уставившись в потолок, повторяешь одно и то же: зачем я это сделал? зачем я это сделал? Или для разнообразия: зачем она это сделала? А потом снова: зачем я это сделал? зачем я это сделал? зачем я это сделал?

Я тогда плохо соображал и считал, что хуже уже не будет. И даже не надеялся ее вернуть. Но через год она погибла. Кажется, это в самом деле случилось через год. Или через два? Нет, все-таки, наверное, через год. Как-то, знаете, глупо погибла, и я понял, что хуже бывает, что вот оно – хуже, здрасьте. Это когда все куда-то исчезает, вернее – не исчезает, а делается необязательным. Нет, по утрам я по-прежнему вставал, принимал душ, ездил на работу, читал лекции, обедал в столовой, снова читал лекции, возвращался домой, в пустую квартиру, по привычке перелистывал какие-то филологические книги перед сном. Но все это уже с совершенно другим ощущением.

Точнее, я чувствовал, что у всего вокруг в отношении меня изменилось ощущение. Будто я пока еще есть, живу на свете и всё такое. Но это только потому, что меня не забрали вовремя. Отвлеклись на какое-то важное дело и забыли. Или в столовой самообслуживания забывают убрать посуду с недоеденной едой. Недоеденной потому, что доедать ее совершенно не хочется. Эта еда, эта пища, жилистые куски мяса, вымазанные в кетчупе, обглоданные куриные кости, корки хлеба лежат вперемежку с ножами-вилками на брошенных тарелках. А все вокруг еще какое-то время думают, что место занято, что здесь еще кто-то сидит и обедает, что он просто ненадолго вышел и скоро вернется. Но на самом деле никто сюда уже не вернется, и уже давно пора звать официантку, чтобы убрала. Здесь просто фикция присутствия, одна лишь видимость, пустые знаки…

Я вдруг понял, что мне совершенно всё равно, что там со мной происходит и в ближайшее время произойдет. И я, в принципе, даже могу делать всё, что захочу. Помню, в одном магазине прямо на глазах у всех украл пачку сигарет. Я украл ее просто так, ради развлечения. Стоял перед прилавком, протягивал деньги толстой чернявой продавщице, которая уже выложила передо мной сигареты, и вдруг сильно закашлялся.

– Отворачиваться надо! – злобно прикрикнула продавщица. – Нечего тут дрянь всякую разносить!

Она поправила взбитую прическу и посмотрела на меня с вызовом.

– Да, ладно, не переживайте, – сказал я сквозь сопли. – СПИД ведь не заразный.

Продавщица в ужасе выпучила глаза, прикрыла рот и, ойкнув, метнулась в сторону от прилавка. Я невозмутимо сунул деньги обратно в карман, забрал с прилавка сигареты и вышел восвояси. Никто не попытался меня остановить. Я даже нарочно задержался возле хлебного отдела. Никакой реакции! Можно делать всё, что взбредет в голову. Как будто меня в самом деле нет.

Я, конечно, изо всех сил старался поддерживать иллюзию своего присутствия, но очень скоро меня разоблачили. Сначала – мой собственный организм. Ему, похоже, надоело поддерживать бессмысленную жизнедеятельность, и он окунулся во все болезни, какие только мог себе позволить. Потом всё поняли на работе, и меня попросту уволили, сообщив, что нашли нового сотрудника, более молодого и перспективного. Друзья и родственники тоже догадались, что их водят за нос, что рядом ходит никакой не друг, не брат, не племянник, а неизвестно что, и разорвали со мной отношения.

Я их очень хорошо понимаю. Неудачников сторонятся. В том числе симпатичных, как в романах Леонарда Коэна. А я даже не был симпатичным неудачником.

Помню, как-то раз зашел ко мне в гости Витя Лугин. Мой старый приятель. Он всегда отличался добродушием, которое очень шло его бородатой и упитанной физиономии. Зашел явно с хорошим намерением: выразить сочувствие и поддержать. Друзья ведь ненавидят нас, когда у нас всё хорошо, и очень любят нас, когда у нас всё плохо.