однажды на вас навесили ярлыки душевнобольного или шизофреника, вы вряд ли сможете что-то сказать или сделать, чтобы избавиться от них, особенно если все, что идет вразрез с заключением врача, сбрасывается со счетов.

Насколько характеристики Розенхана вроде «сдержанной речи» и «мании преследования» зависели от ожидания, как психически больной должен выглядеть и вести себя? Во многом из этого я узнавала себя. Помню, во время моей госпитализации психолог записывала, что я не могу читать или фокусировать взгляд перед собой. Только через несколько недель, проведенных мной в больнице, она поняла, что мои проблемы со зрением возникли из-за контактных линз, которые застряли в глазах. Когда меня сочли сумасшедшей, никому не было дела до моего взгляда. Мое мнимое сумасшествие окрасило все, даже зрение.

Это был типичный результат «медицинского взгляда», дегуманизации пациентов, впервые описанной Мишелем Фуко в книге 1963 года «Рождение клиники. Археология врачебного взгляда». Фуко писал, что этот отстраненный взгляд на болезнь возник в эпоху Просвещения, когда врачи получили новые знания об организме, полагаясь в диагностике на эмпирические данные, а не на магическое мышление. С тех пор практикующие врачи стали так сильно полагаться на эти объективные факты в виде графиков, процентов и результатов анализов, что перестали видеть своих пациентов. Эксперимент Розенхана был прекрасным примером подобной клинической слепоты – врачи изучали его документы, но не видели, что пациент стоит прямо перед ними.

Помимо предполагаемых проблем с речью, доктор обнаружил, что Розенхан, напротив, вполне разумный человек, который хорошо ориентируется в пространстве и времени. Он мог назвать последовательность из восьми цифр в любом порядке и мог последовательно отнять 7 от 100. Когда врач попросил объяснить несколько пословиц, тот его сильно впечатлил: на пословицу «Усопшему мир, а лекарю пир» Розенхан практически не задумываясь ответил: «Хорошо для одного, плохо для другого»; на пословицу «Худая заплатка лучше хорошей дырки» прозвучало: «Простая профилактика лучше любого лечения». Туше! Затем «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь». В толковании Розенхана: «Не пытайся предвосхитить ситуацию». Как раз к месту.

И все же доктор заключил, что Розенхан страдает шизофренией. На этот раз диагноз ограничился «остаточным типом»; то есть признаки шизофрении проявлялись ранее, психозы остались в прошлом. Этот диагноз отличался от того, который был поставлен при поступлении в больницу всего днем раньше: шизофрения шизоаффективного типа. Погруженные в психоаналитическую традицию психиатры отмахиваются от этих различий как несущественных – хоть розой назови, хоть нет.

Одежда Розенхана, которую он теперь носил круглосуточно, пропахла больницей. И ничто так не огорчало его, как это унижение. Он хотел получить свои вещи, но каждый раз, когда просил вернуть сумку, которую изъяли при поступлении, ему отказывали. Это превратилось в одержимость. Он заметил, что постоянно бормочет под нос о своей утраченной одежде.

– Мою одежду уже принесли? – спрашивает он санитара.

– Какую одежду?

Розенхан вздыхает.

– Я приехал в больницу со своей одеждой, и ее оставили внизу, чтобы пометить. Вы сейчас можете им позвонить?

– Нет, они, наверное, закрыты. Позвоню в четыре, если сами не придут.

– Но ведь в четыре они наверняка и закроются, – сказал Розенхан.

– Посмотрим, – ответил санитар. – Не теряйте веру.

Перед сном, во время пересменки, Розенхан снова спросил о своих вещах.

– Их же вчера принесли, – ответил новый санитар, проверив записи.

Когда Розенхан изменился в лице, тот добавил:

– Ну, наверное, он не заглянул под стол.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Записи медсестер: 08.02.69: весьма спокоен. Пишет о других пациентах. Никаких проблем в блоке.

В ожидании ежедневных визитов Молли Розенхан коротал время, во что он включал «мечты, сон, кофе и продолжительный осмотр пространства». Суббота была самым унылым днем, когда в отделении было меньше сотрудников, психиатры и психологи уезжали домой, к своим семьям. Он узнал неписаные правила: становиться в начале очереди к таблеткам (чтобы тут же выплюнуть их в уборной вместе с другими пациентами); прикуривать у других пациентов, а не ждать кого-то из персонала; приходить в столовую пораньше, потому что если опоздаешь, то пропустишь все по-настоящему съедобные продукты – хлеб, сахар, сливки и десерты. Еще одно правило отделения: чем ты здоровее, тем дальше от тебя психиатры. Другими словами, чем более здравомыслящим ты кажешься, тем более невидимым становишься.

Лишенный привилегий Розенхан все равно чувствовал себя пленником. Он научился прятать таблетки за щекой – два миллиграмма антипсихотика стелазина и двадцать пять миллиграмм антидепрессанта элавила, и все же он был слаб и одурманен самим этим местом. Жалюзи были открыты, несмотря на палящее солнце. Дискомфорт пациентов нисколько не смущал медсестер, почти не выходивших из своей клетки. Казалось, что пленниками были все. В своих записях Розенхан попробовал подсчитать, сколько времени они проводили внутри и снаружи. Так он выяснил, что медсестры лишь половину своего времени проводили в отделении и только малую его часть взаимодействовали с пациентами. Персонал существовал в отдельном мире: отдельно ели, отдельно болтали и даже пользовались собственными уборными, «будто расстройством, поразившим их подопечных, можно каким-то образом заразиться», – позже писал Розенхан.

Однажды на глазах у двадцати пациентов мужского пола медсестра расстегнула пять пуговиц на халате и поправила грудь. «Нет, она не пыталась никого соблазнить, – писал Розенхан, – она просто об этом не думала».

В конце концов Розенхан впервые увидел в палате местную газету и «New York Times» недельной давности, от 31 января 1969 года. Розенхан схватил ее, отчаянно пытаясь хоть чем-то отвлечься. Из его заметок:

– Где сегодняшняя пресса? – спросил я медсестру.

– Придет не раньше дневной почты.

Это значит, что пресса приходит каждый день, но не доходит до пациентов.

Он пролистал статьи о растущей гонке вооружений с СССР и о запуске противоракетной системы «Сентинел». Никсон объявил о плане замены призывников добровольцами. Реклама выступлений Фрэнка Синатры-младшего в «Rainbow Grill» в Рокфеллерском центре соседствовала с новостями о возобновлении боевых действий в Лаосе.

Закончив читать, Розенхан вернулся к своим записям.

«Нужно ли мне скрываться? Едва ли. Один качается, другой согнулся, а я вот пишу».

Дневниковые записи за третий день наполнены размышлениями об иерархии больницы, описанной как пирамидальная структура с психиатрами наверху, медсестрами чуть ниже и пациентами, само собой, в самом низу. Также на место в системе влиял цвет кожи. Черные санитары находились лишь на ступеньку выше пациентов: им платили меньше всех, с ними обращались хуже всех, и они больше всех контактировали с пациентами. Розенхан называл их собратьями по дну.

– Меня зовут Боб Харрис.

Звук вернул Розенхана в дневную палату. Это был голос одного из санитаров, которого он встретил в первый день. Харрис протянул руку,