Это было совещание по новому делу – обычно людей из отделения приглашали отдельно. Но Розенхан не хотел новых встреч. Он хотел выбраться и поэтому последовал совету других пациентов – убедить врачей историей, которую они поймут. Он рассказал, что обезумел от горя, а больница Хаверфорда помогла ему выкарабкаться. Розенхан объяснил, что до госпитализации ему назначили собеседование в рекламном агентстве в Филадельфии. Для него это большая возможность. Ему пора домой.

Комиссия выпустила Розенхана из конференц-зала, чтобы обсудить его случай. Они снова изменили диагноз, на этот раз на «острую параноидную шизофрению в частичной ремиссии», и предоставили дневной пропуск, чтобы сходить на собеседование. Также они сказали, что его госпитализация заканчивается, а значит, скоро он сможет уйти. Но они настаивали на том, что ему необходимо продолжать психотерапию.

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ

Тем временем в больнице решили, что Розенхан уже достаточно здоров, чтобы ходить по территории без сопровождения, и предоставили ему привилегии («в рекордные сроки!» – как писал он). Теперь он мог участвовать в мероприятиях, ходить на прогулки и пользоваться телефоном. Также он смог посещать спортзал, где «не мог отличить многих пациентов от персонала». Тот пустой страх, который он испытывал в присутствии «иного» пациента, исчез.

После спортзала он зашел в здание рядом со столовой. Он ждал, когда откроют двери, и прогуливался туда-сюда, чтобы скоротать время.

– Нервы? – спросил санитар Фауст.

– Скука, делать нечего.

Поведение Розенхана стало самоисполняющимся пророчеством: он был сумасшедшим, потому что ходил; и ходил, потому что был сумасшедшим. Хотя было много причин для ходьбы, например, откровенная скука. Но диагноз влияет на каждое взаимодействие, каждое движение и даже каждый шаг.

Позже тем же утром он подслушал разговор в уборной. Один из санитаров брил пациента, который морщился от холодной воды и тупого лезвия у своей шеи.

– Слушай, может, вода и холодная, но это все, что можно сделать, – сказал санитар.

Розенхан рассмеялся. Это все, что можно сделать?

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

Записи медсестер: 13.02.69. 20:30: пациент возвращается после дневных визитов. [Заявил, что хорошо провел время.]

Больница временно отпустила Розенхана на «собеседование». Но я думаю, он весь день провел с Молли и детьми. Никаких записей ни в дневнике, ни в книге об этом дне нет.

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ

Записи медсестер: 14.02.69: пациент отпускается под опеку жены.

8:35

Уходить не так-то просто.

Имел ли он в виду, что ему было не так просто выбраться оттуда, или же речь шла о преодолении мешавшего ему психологического барьера? До конца непонятно. В своих последних заметках из отделения Розенхан ударился в лирику о пациентах и новых друзьях (сложно сказать, было ли это преувеличением, сказано всерьез или же просто для облегчения своего ухода): «Такое чувство, будто я бросаю друзей. В товариществе униженных и оскорбленных успех одного человека воспринимается другими как беда».

К полудню заметки Розенхана стали еще отчаяннее. Доктор, который должен был его выписать, опаздывал, из-за этого он мог не успеть выписать Розенхана до выходных. И тогда он остался бы в заточении еще на три дня. Розенхан курил, курил и курил, стараясь держать свои нервы под контролем. Он боялся, что любой признак беспокойства или агрессии может продлить госпитализацию.

Все получилось как в кино – доктор Майрон Каплан прибыл, когда время уже истекало. Убедившись, что Розенхан может вести машину и «обращаться с деньгами», доктор Каплан отпустил его под опеку жены в суровый мир за стенами больницы. Доктор Каплан рекомендовал ему обратиться в поликлинику и назначил «химиотерапевтическое лечение» (ныне устаревший термин для психофармакологической медицины), оставив Розенхану диагноз, назначение и кое-что еще.

Никто не сомневался в действиях врача и не задумывался, какой эффект это может оказать на человека с уже пошатнувшейся психикой. Психиатр был королем.

Обратите внимание, что речь не шла о том, что Лури вылечился – никто не «излечивался» от психического заболевания, – у него была ремиссия, как в случае с раком на начальных стадиях выздоровления. Болезнь всегда может вернуться, и угроза возобновления остается как пятно от пота, которое нельзя вывести.

Примерно во время первой госпитализации Розенхана исследователи изучали стигматизацию психических заболеваний. В Древней Греции слово «стигма» означало клеймо, которое ставили на рабах в знак их унизительного статуса, – самоисполняющееся пророчество, идущее извне (от окружающего мира) и изнутри (от собственного чувства стыда). В своей статье Розенхан писал: «Психиатрический ярлык обладает собственной жизнью и собственным влиянием. Как только сложилось мнение, что у пациента шизофрения, она у него и остается… Ярлык преследует человека и после выписки с ни на чем не основанными ожиданиями, что он снова будет вести себя как шизофреник».

Это касается не только пациента, но и людей, которые его окружают. Исследование за исследованием, со времен Розенхана до наших дней, подтверждают, что прежде всего общество придерживается негативных взглядов о людях с серьезными психическими заболеваниями. Они часто рассматриваются как более жестокие, опасные и не заслуживающие доверия. Через три года после госпитализации Розенхана в Хаверфорде, в 1972 году, сенатор Том Иглтон баллотировался на пост вице-президента США. Он потерял место в списке Демократической партии, когда стало известно, что ранее его госпитализировали в психиатрическую больницу из-за депрессии. В разгар холодной войны встал вопрос: «Хотите ли вы, чтобы такой человек приблизился к “кнопке”?» Было не важно ни что он лежал в больнице много лет назад, ни что все показатели говорили, что он здоров, – достаточно одного ярлыка, чтобы он и такие, как он, всегда были больны и больше никогда не были полностью дееспособными.

Хотела бы я видеть возвращение Розенхана домой и радость его семьи. Хотела бы я взять интервью у Молли и услышать ее точку зрения. Хотела бы знать, как он выглядел и как говорил. Устал ли он? Измялась ли одежда? Правда ли он выглядел как другой человек? Если бы я только могла, я бы проникла в их головы и вытащила эти воспоминания. Думал ли он о брате во время госпитализации? Переосмыслил ли собственное поведение в свете нового диагноза? Испугался ли, узнав, как легко примерить личину того, кого именуют шизофреником? Отразились ли дни, проведенные в отделении, в какой-либо паранойе или чувстве незаслуженности? Через сколько истин перешагнули его врачи на пути к глубокому заблуждению?

Его лаборант Беа Паттерсон рассказала, что Розенхана «потряхивало», когда он вернулся. «Думаю, он понимал, что случившееся [в больнице] сильно повлияло на него, – сказала она. – Он был спокойнее и сдержаннее». Его ученики на курсе