– Разве я не велел тебе убираться и не приставать ко мне? – спросил Харрис.

Розенхан видел, как сам он бежит от взаимодействия и «ведет себя как пациент». Дэвид Розенхан – профессор, который никогда бы не позволил никому (никому!) разговаривать с собой в подобном тоне, но Дэвид Лури – пациент, стыдливо опустивший голову. Он пошел в уборную, умыл лицо и зацепился за свое отражение в зеркале. В этот раз он увидел в нем не изможденного пациента. Розенхан увидел мужчину средних лет в ботинках и белой рубашке (помятой, да). Это осознание вывело его из ступора: он был похож на профессора, ученого, интеллектуала. Точно так же, как судья узнал повадки леди в Нелли Блай, никакие изношенные ботинки или побитые молью рубашки не могли замаскировать суть Розенхана. Стало ясно, что Харрис, должно быть, по ошибке принял его за психиатра, и личный разговор побудил санитара произвести впечатление на Розенхана, который, как ему казалось, выше по иерархии. Иллюзия рассеялась, когда медсестры все рассказали. Розенхан вспомнил выражение лица Харриса – абсолютное смущение – и почувствовал себя оправданным. Харрис решил, что я вменяем. Но облегчение было мимолетным.

Розенхан умолял о телефонном звонке – нужно узнать, как семья, но медсестры были непреклонны. У него еще не было права на телефонные разговоры. Здесь все раздавали неохотно и постепенно: сначала звонки, потом прогулки по территории больницы, затем дневные пропуски и, в конце концов, ночные пропуски – до тех пор, пока не отправляли в открытое здание в стиле Осмонда или не выписывали. Розенхану все еще требовалось доказать, что он способен ответственно пользоваться телефоном. «Тогда я стал фантазировать, что бьюсь в дверь, пытаясь ее сломать». Он представлял, как расхаживает с деловым видом в их темной клетке. «Вы думаете, что я настоящий пациент? Ну уж нет! Я в здравом уме! Я притворялся, чтобы попасть в больницу ради своего исследования. На самом деле я не Дэвид Лури, а Дэвид Розенхан, профессор психологии!»

«Нужно сотрудничать, если хочешь выбраться отсюда. Просто сотрудничай. Не говори, чего ты хочешь».

Но грезы всегда заканчивались так же, как и у Блай, напрасно пытавшейся убедить врачей в своей адекватности. Медсестра всегда спрашивала: «И часто вам кажется, что вы Дэвид Розенхан?»

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Записи медсестер: 10.02.69: пациент спокойно сотрудничает. Днем были посетители. Пока никаких жалоб.

На пятый день Розенхан проснулся в отвратительном настроении. Санитар ругался на пациента, потому что тот слишком долго принимал душ. «Начинаю злиться», – пишет он. Когда Дэвид, спотыкаясь, добрался до уборной, он увидел, что вчера вечером ручки двери отвинтили, разрушив даже малейшую иллюзию уединения, и «злоба продолжила расти». В тот день в столовой давали блинчики. Звучит лучше, чем было на самом деле. Розенхан попросил у женщин на раздаче немного сиропа, и те отправили его к санитару, который в одиночестве ел в дальней части столовой.

Розенхан попросил его передать единственный кленовый сироп.

Санитар ответил:

– Сиропа нет. Придется обойтись желе.

Розенхан уставился на потоки коричневой жидкости, обрушившиеся на его блинчики, которые уже тонули в сиропе.

Он так разозлился, что чуть не выпалил: «Мы что, по-вашему, слепые?» Но успел остановить себя, вспомнив, что гнев, даже оправданный, здесь воспринимается как признак болезни, нарушения.

А он хотел выбраться отсюда. Слова одного пациента не выходили у него из головы: «Не говори им, что ты здоров, – они не поверят. Лучше скажи, что еще болеешь, но уже чувствуешь себя лучше. Это считается пониманием, и тогда тебя выпишут».

Вернувшись в дневную палату, он продолжил писать.

– Что ты там пишешь? – спросил один из пациентов.

– Книгу.

– Зачем тебе столько писать?

Уже не в первый раз его товарищи по несчастью замечают, что Розенхан постоянно ходит с ручкой и блокнотом. Другой пациент узнавал, не пишет ли он статью о больнице. Другие спрашивали прямо: «Ты журналист под прикрытием?» А один психиатр будто уловил суть и в какой-то момент спросил: «Чем это вы заняты, мистер Лури? Пишете разоблачительную статью?» Когда Розенхан попросил повторить вопрос, врач отмахнулся – это просто шутка. Конечно, Дэвид Лури не был занят разоблачением. Это было бы безумием.

В дневной палате Розенхан стал свидетелем сцены между Томми – восемнадцатилетним парнем с диагностированной шизофренией, и санитаром Харрисом, бритва которого приветствовала Розенхана в первое утро.

– Вы мне нравитесь, мистер Харрис.

– Иди сюда.

Харрис толкает Томми в палату.

– Где твоя кровать?

– Пожалуйста, не надо. Я ничего не делал.

Харрис бросает Томми на пол и прижимает, поставив колено на руку и живот. Томми кричит и отбивается. Теперь [Харрис] явно зол, швыряет Томми на кровать, лезет ему в трусы и, видимо, хватает за яйца.

Нападение прервала медсестра. Она пригрозила запереть Томми в изоляторе.

Потом Томми ударил другого пациента по лицу, и на этот раз медсестра, не колеблясь, отправила его в изолятор. Он пинался, кричал, отбивался и орал так неистово, что потребовалось два санитара и медсестра, чтобы его туда затащить. Розенхан наблюдал за Томми через стекло в верхней части двери:

Он стал крушить стены, сначала кроватью, а потом голыми руками. Никто не пытался его остановить, пока он орал и кричал. Его ладони, руки и даже лицо зашлись кровью от гипсокартона. Никто не давал ему седативного. Более того, медсестра, санитары и пациенты наблюдали за ним через маленькое окошко. Все толкались и с наслаждением лицезрели, как низший человек разрывает себя в кровавом изнеможении.

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

Записи медсестер: 11.02.69: тихий, сотрудничает, известных жалоб нет. Проводит много времени в дневной палате за телевизором и своими записями.

Должно быть, в переговорную отделения его привела медсестра. Потерял ли он самообладание, как только увидел около десятка пар глаз (включая абсолютно незнакомые), которые хотели оставить его в больнице? Естественно, там были и два его психиатра, доктора Бартлетт и Браунинг, и старшая сестра отделения, но должны были быть и незнакомцы, например, начальник мужской службы, директор клиники и один-два социальных работника – все для того, чтобы дать свою оценку.

Процесс не всегда все шел гладко и уважительно. Вот случай на совещании 1967 года: пациент признался, что страдает сифилисом, и один из врачей спросил, есть ли у него язвы на пенисе. Мужчина кивнул, но врач велел ему спустить штаны на глазах у всей аудитории. Никто не сомневался в действиях врача и не задумывался, какой эффект это может оказать на человека