и Розенхан пожал ее, обрадованный неожиданной близостью. До сих пор еще никто здесь с ним так не здоровался – большинство даже глаз не поднимали.

– Я в отделении уже полгода. А ты новенький?

Розенхан ответил, что да. Харрис рассказал немного о себе. Он еле сводил концы с концами, денег не хватало, работал на двух работах (здесь и на бензоколонке), чтобы содержать жену и троих детей. Он планировал отучиться на медбрата, потому что им платят больше. Санитаром он зарабатывал пятьдесят пять долларов в неделю. Они обсудили отделение и пациентов.

– Это Джумбо. Я его не понимаю, – сказал Харрис, – насколько я могу судить, у него нет семьи, только один друг, который иногда навещает его. Бывает, что его месяцами не навещают. У него очень вспыльчивый характер. Пару месяцев назад он сорвался на Харрингтона безо всякой причины. Я за ним приглядываю.

Если однажды на вас навесили ярлыки душевнобольного или шизофреника, вы вряд ли сможете что-то сказать или сделать, чтобы избавиться от них.

Дальше был Кэррол:

– Неудивительно, что у него проблемы – с таким-то именем. Думаю, с ним слишком много нянчились, даже здесь, в отделении. Миссис Парди прямо присматривает за ним. Как и работники кухни. Он всегда получает еще одну порцию десерта, уж будь уверен.

Сэм попал сюда «из-за гомосексуализма», а Питер «получает самую большую в отделении дозу торазина». Потом мимо прошел сосед Розенхана по комнате.

– Он новенький. Вероятно, уже попадал в больницу. Выглядит как тот, кто время от времени госпитализируется еще со времен войны, а? Странно, что он не в армейском госпитале. Его держат в одной палате с этими двумя, Дрейком и Фостером. Он этого не замечает, но от них одни неприятности. Они здесь по решению суда, несколько раз их навещал адвокат. Наркотики.

Розенхан кивнул в надежде, что разговор продолжится. Это было его первое настоящее общение после вчерашней встречи с Молли. Харрис перешел к персоналу и рассказал, что ординаторы-иностранцы были так себе, не считая «действительно хорошего кубинца» по имени доктор Эррера.

Примерно через час Харрис заметил в клетке махавших ему медсестер. Он извинился и сказал, что скоро вернется: «Я еще много могу рассказать».

Розенхан не знал, как выразить свою признательность. Может, это место и не было таким уж плохим, в конечном счете этот санитар обращался с ним как с человеком, а не с прокаженным. Но тут Розенхан увидел, что медсестры попадали со смеху. Они дали Харрису медкарту.

Неужели они смеются над ним? Становится ли Розенхан параноиком? Что может быть такого смешного в семьянине средних лет, оказавшемся в психиатрической больнице?

Харрис не вернулся за стол к Розенхану, как обещал. И когда он встретил его чуть позже, Харрис был мрачнее тучи.

– Мистер Харрис?

– Я сейчас занят.

Розенхан позволил ему отмахнуться от себя – может быть, тот был в плохом настроении или у него были дела в отделении. Но когда он попытался заговорить с ним снова позже возле уборной для пациентов, Харриса, казалось, все еще что-то раздражало.

– Мистер Харрис? – Может быть, он не слышал. – Мистер Харрис?

– Разве я не сказал, что занят? – огрызнулся он.

Обычно Розенхан не проигнорировал бы такую наглость, но сейчас он не мог собраться и постоять за себя. Он был так расстроен, что быстро набросал заметку: «Даже дифференцированное дружелюбие Харриса быстро перешло в дружеское презрение».

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Записи медсестер: 09.02.69: пациент много времени проводит в одиночестве, пишет и смотрит телевизор.

Каждый день словно перетекал в следующий, особенно в это холодное воскресенье с остатками команды врачей. Харрис, единственный дежурный санитар, продолжал избегать Розенхана. Сгорбленные люди шатались по отделению, завернувшись в одеяла, будто призраки в депрессии. Розенхан влился в эту пантомиму, расхаживая взад и вперед по коридору со своим одеялом и полным отсутствием эмоций. «Расхаживание, сидение, глаза, приклеенные к телевизору, – вот как мне, вменяемому человеку, приходилось проводить все это время. Не потому, что я сошел с ума, (когда я это пишу, прошло 72 часа моего пребывания здесь, и я все еще считаю, что нахожусь в здравом уме, хотя насчет будущего не уверен), а потому, что здесь больше просто нечем заняться. Как мне передать эту ежедневную скуку, разбавляемую ежедневными визитами моей жены, а для остальных – ничем? Явное психопатическое поведение обусловлено вовсе не психозом, а хандрой».

Розенхан закинул завтрак, вернулся в продуваемую сквозняками дневную палату и снова погрузился в тревожный сон. Он проснулся к обеду, «розовой фруктовой жиже» и белому соусу с плавающими в нем бледно-розовыми штуками, вызвавшими резкую критику в заметках человека, гордившегося своей способностью проглотить все что угодно (благодаря матери, которая ужасно готовила). «Похоже, бухгалтерия взяла на себя управление кухней… Черт возьми, готовьте лучше, подавайте лучшие продукты, и проблемы с питанием исчезнут!» Все это оставалось в его личных записях, и ничего из этого не произносилось вслух.

Розенхан начал выстраивать отношения с пациентами. Многих из них он сначала назвал «безымянным ужасом». «Дистанция позволяет нам контролировать ужас, держать его вдали от сознания, подальше!» – писал Розенхан. Но, будучи пациентом, у него был лишь миллиметр этой дистанции. Он расспрашивал о поблажках, которые приводили к неизбежному вопросу: «Как отсюда выбраться?». Пациент по имени Билл предложил: «Нужно поговорить с врачом. Не у него в кабинете, а на этаже. Спроси, как у него дела. Пусть ему будет хорошо».

«Нужно ли мне скрываться? Едва ли. Один качается, другой согнулся, а я вот пишу».

Пусть врачу будет хорошо? Кто придумал эту психушку? «Доктора существуют, чтобы их надували», – писал он. Розенхан с трудом представлял уровень манипуляции, необходимый пациенту, чтобы избежать взаимодействия с системой, и как далеко в этом можно зайти. Другой пациент, тоже Дэвид, привел пример, как играть в эту игру: «Если я и захочу покончить с собой, то не скажу об этом психиатру, а не то он оставит меня здесь, – сказал он. – И тогда, когда я выйду, я смогу делать все, что захочу». Еще один пациент – Пол с диагностированной шизофренией, который госпитализировался и выписывался годами, считал так: «Нужно сотрудничать, если хочешь выбраться отсюда. Просто сотрудничай. Не говори, чего ты хочешь».

Воскресенье 09.02.69. 13:45

У меня депрессия, как будто я вот-вот заплачу. Один дурацкий плаксивый момент, и будет потоп. Учитывая то, что в отделение я поступил «нормальным», моя грусть не была задана моей ролью.

Позже, после возвращения с ужина в дневную палату, он наткнулся на враждебно настроенного мистера Харриса.

– У