Годом позже, в 1919-м, Атарбеков со звериной жестокостью руководил от ВЧК подавлением антибольшевистского восстания в Астрахани, где несколько тысяч человек за считаные дни убиты, а также позднее расстреляны в качестве мести ЧК или утоплены на баржах в Волге и Каспийском море. При этом многие восставшие в Астрахани были из местных рабочих, за два года до того радостно приветствовавшие октябрьский приход Ленина к власти, помогавшие подавить такое же восстание офицеров и казаков в Астрахани в январе 1918 года, но расправлялся с ними Атарбеков ничуть не менее безжалостно, чем резал в 1918 году сановных дворян и царских генералов. Астраханская бойня и действия в ней ЧК, особенно в рабочих и портовых кварталах города, уже в 1919 году вызвали вопросы к Атарбекову даже в Москве, от него даже в ВЧК некоторые открыто стали сторониться. Расстрелы, пытки и затопленные с живыми людьми баржи в Астрахани в марте 1919 года на совести не только лично полубезумного чекиста Атарбекова, но и его ближайших здесь помощников из ЧК – матроса Панкратова и бывшего уголовного бандита Чугунова. Поскольку общее руководство подавлением восстания осуществлял присланный ЦК РКП(б) комиссар Сергей Киров, которого в горбачевскую перестройку стране пытались представить как либерального большевика и альтернативу злому Сталину. Но самую грязную работу здесь сделала ЧК. Руководить Астраханской ЧК в начале 1919 года перебросили с Северного Кавказа Атарбекова.

Когда-то, еще в начале XVIII века, кровавое подавление в Астрахани восстания горожан против политики Петра I стало одним из первых крещений кровью созданного им для тайного сыска Преображенского приказа, теперь вот кровью в Астрахани повязывали себя сотрудники новорожденной госбезопасности Страны Советов – ВЧК. Сам же Георгий Атарбеков, выглядящий на старых фотографиях почти сказочным разбойником с окладистой бородой, стал символом чекистской жестокости той войны и самым, наверное, кровавым ее руководящим работником из ВЧК. Когда в 1920 году белые из Крыма высадят десант на Кубани, в Новороссийске по приказу Атарбекова в одну ночь по тюрьмам будут расстреляны 2 тысячи заключенных на случай ухода красных из города. А начинал он пятигорской бойней осени 1918 года, где рубил голову и резал ножом горло царским пожилым генералам.

В этом смысле вызывает недоумение, что в советской исторической литературе или в исторических бестселлерах Валентина Пикуля рассказы о недостойных поступках отдельных царских министров либо руководителей царской охранки регулярно завершались радостным сообщением, что данное лицо в годы «красного террора» расстреляно и понесло заслуженную кару. Тем более что, как легко увидеть, переход от убийства отдельных царских сановников к массовому террору против тех же рабочих-крестьян в ВЧК был пройден стремительно. Это столь же циничная и непонятная позиция, как модное в перестроечные годы утверждение части советской интеллигенции, что «советская власть правильно расстреляла Николая II, но не имела права казнить его детей с женой и прислугу». За что свергнутого монарха изначально следовало лишить права презумпции невиновности и вывести за рамки всякого человеческого закона, внятно так и не объяснялось.

И царские министры внутренних дел, и начальники жандармского сыска при царе (Протопопов, Макаров, Хвостов, Белецкий и др.), арестованные еще Февральской революцией, перешедшие под арестом в руки уже советской ЧК и в дни «красного террора» расстрелянные на Ходынском поле под марши красноармейского оркестра или в подвалах Бутырской тюрьмы, при любых своих пороках или даже возможных преступлениях до революции остаются такими же жертвами бессудной кампании убийств ЧК 1918 года. Такими же, как казнимые только за фамилию Романовы члены бывшего правящего рода, как убитые «за погоны» офицеры, как замученные за нательный крест священники, как отстреливаемые ЧК по всей России бывшие чины обычной городской полиции, как молоденькие юнкера или гимназистки.

За последние годы о конкретных примерах работы ЧК в этой кампании написано достаточно, но все равно самым авторитетным исследованием по этой проблеме остается «Красный террор в России» историка-эмигранта С.П. Мельгунова. Книга была написана автором в эмиграции по материалам деникинской комиссии по расследованию зверств большевизма, работавшей при Добровольческой армии на отбитых у советской власти белыми территориях. В книге Мельгунова столько ставшей ему известной по свежим следам статистики и столько наглядно-страшных примеров репрессий большевистской ЧК, что на нее ссылаются почти все исследователи, затрагивавшие затем эту тему. Поэтому подробно останавливаться на конкретных примерах нам не стоит, все это есть у Мельгунова, хотя даже отдельные выдержки из его книги поражают и масштабом чекистских репрессий, и их откровенной жестокостью:

«В Петрограде в ответ на убийство Урицкого было расстреляно 500 заложников. Среди них было немало и таких, которые убиты только за то, что принадлежали к офицерскому или буржуазному сословию… По данным члена коллегии ВЧК М.И. Лациса (Яна Фридриховича Судрабса), за 1918–1919 годы по постановлениям ВЧК было расстреляно 9641 человек, из них контрреволюционеров 7068. Ему же, кстати, принадлежит очень интересная фраза: «Заложники – капитал для обмена».[2]Это из книги исследователя террора М.П. Требина со ссылками на ту же статистику С.П. Мельгунова.

А в книге самого Мельгунова приводится масса примеров конкретных пыток и бессудных расправ в отделах ЧК в Одессе, Екатеринославе, Ростове, Крыму и других наиболее жестоких центрах чекистского террора в Гражданскую войну. При этом заметно, что не имело особого значения, действует ли ЧК в прифронтовой области или в глубоком тылу советской власти за тысячи километров от места дислокации противоборствующей ей Белой гвардии. Зачастую уровень жестокости чекистских органов зависел исключительно от степени личного фанатизма или садизма местных чекистов. Если судить по документам, особенно печально обстояло дело в ЧК Киева, Одессы, Харькова, Екатеринодара, Омска, хотя зачастую картина повторялась и в других губернских ЧК. Всего Мельгунов приводил приблизительную цифру в полтора миллиона убитых только в ходе такой кампании «красного террора» за годы Гражданской войны, деникинская следственная комиссия «о злодеяниях большевиков» числила за ними еще больше – 1 700 000 убитых и казненных за все годы Гражданской войны в России.

Например, Киевская ЧК, возглавленная направленным сюда после завоевания красными Украины тем самым Лацисом, устроила в своей подземной тюрьме и в знаменитой Лукьяновской цитадели Киева настоящий конвейер смерти. При этом, судя по воспоминаниям очевидцев, отдельные киевские чекисты (как племянник самого Лациса по фамилии Парапуц) не брезговали присваивать себе вещи убитых, связываться для личного обогащения с откровенными уголовниками (как начальник секретно-оперативного отдела Киевской ЧК Панаретов) или, как другой известный киевский чекист Терехов, в промежутках между расправами увлекались кокаином. А комендант Украинской ЧК Авдохин от исполнения бесчисленных расстрелов сам практически сошел с ума, этого человека называли в Киеве «ангелом смерти».

В итоге зверства киевских чекистов и моральное разложение их рядов были замечены даже в Москве и восприняты там негативно на самом высоком уровне советской власти. В июне 1919 года лично Ленин телеграфирует в Киев Лацису, что подведомственная ему ЧК на Украине «принесла тьму зла, будучи создана слишком рано и впустив в себя массу примазавшихся», потребовав в кратчайшие сроки доложить о чистке рядов и изменении методов работы. Можно представить себе, что же творилось в Киевской ЧК, если на фоне всего кровавого карнавала «красного террора» тех лет во всех губернских отделах ЧК Ленин так резко отреагировал на происходящее, совсем в духе мрачной шутки советских лет о том, что кого-то за жестокость выгнали из гестапо. Впрочем, самого Мартина Лациса эта чистка и оргвыводы советской власти не коснулись, он и дальше оставался «рыцарем революции». Хотя после перестройки ВЧК в ГПУ в 1922 году из чекистских рядов его убрали, и только своим расстрелом теми же чекистами в 1938 году он ответил перед историей за кровь «красного террора» в послереволюционные годы.