Васин нехотя оторвался от окна и вернулся к уже начавшему надоедать разговору с дантистом, на которого он насел вместе с Гошей.

Поскольку Заславский не до конца проникся важностью момента, для приведения в необратимое состояние искреннего согласия на добровольное сотрудничество привезли его на Петровку, 38. Обстановка тут располагает, прочищает мозги.

Заславский и здесь, раскачиваясь на стуле, причитал долго и настойчиво. Он и согласен сотрудничать, и боится умереть молодым. И вообще, что всем надо от честного дантиста? Но через этот его бесконечный поток слов и горестное заламывание рук постепенно начинала формироваться нужная картинка.

Познакомился Заславский с Копачом через одного ныне покойного гражданина, не чуждого воровской профессии, по кличке Сыч. Васин допускал, что дантист использует старый трюк – все вали на покойников. Но этим потом займемся, если не удастся взять цыганского атамана сразу.

Появляется Копач в Москве раз в один-два месяца. Притом в основном в теплое время года. Зимой он где-то отлеживается. Ну, правильно, летом у него страда.

Контакты продуманы с учетом конспирации. Копач отсылает письмо на Главпочтамт «до востребования». Заславский там постоянно бывает, поскольку ведет обширную переписку с родственниками, коллегами, ну и со всякими другими нужными людьми. Как понял Васин, эти «другие» связаны с золотым бизнесом. Не только же для коронок дантист такое количество золота скупает. Но это забота ОБХСС, они зубного мастера выжмут досуха, он им все свои подпольные контакты преподнесет на подносе и с песнями.

Не появлялся Копач в Москве уже месяца два.

– Значит, скоро будет, – заключил дантист.

– Почему? – спросил Васин.

– Он не любит иметь на кармане золото. Оно его тяготит. Зато он любит иметь на кармане хрустящие банковские билеты.

– Какие еще билеты? – не понял не отягощенный образованием муровец Гоша Панарин.

– Ох, молодой человек. Ныне их называют купюрами. Хотя всегда это были банковские билеты.

– Блеснули эрудицией, – хмыкнул Васин.

– Зачем мне ей блистать? – улыбнулся дантист. – Она хорошо справляется сама.

– Ладно мне тут академика строить, – завелся Панарин. – Лучше давай думать, как нам с твоим Копачом увидеться и домами подружиться.

– А как? – развел руками Заславский. – Только ждать. Терпение и труд все перетрут.

– А нетерпение и безделье все сопрут, – скаламбурил со смешком Панарин. – Эх, жалко мне тебя, зубодер.

– Почему? – напрягся Заславский.

– Ты даже не представляешь, что с тобой будет, если ты водишь нас за нос.

– Кто водит? Я вожу? Да я как на духу! Как на причастии! – снова затараторил Заславский, к которому моментально вернулся ставший уже привычным страх…

Когда Васин отзвонился по результатам операции в Светогорск, ему прямо сказали: будешь сидеть в Москве столько, сколько нужно. И без Копача не возвращайся.

Ждать так ждать. Действительно, больше ничего не оставалось. И потекли июньские жаркие денечки в томительном ожидании.

Как-то странно Васин себя чувствовал. Никуда не нужно было бежать, никаких протоколов писать не надо. А только спокойно проживать в гостинице общества «Динамо» вместе с толпой спортсменов, среди которых он с восторгом увидел очень известных, чьи лица помещают на первых полосах газет. И еще – ждать. В общем, терпения оперативнику требовалось много, а труда – не слишком.

Чтобы Васин не скучал, в помощь ему оставили Сашу Циркача. Тот, кстати, отработал на все сто со своим внедрением. Все же он агент от Бога, виртуоз своего дела. Так развести Заславского, далеко не мальчика в темных делах, это дорогого стоит.

После удачной вербовки зубодера Васин встретился с Циркачом в тихой обстановке. Посидели на террасе пивной в Нескучном саду, к «Жигулевскому» взяли воблу. И за кружкой как-то разоткровенничались. Разговор с каждой порцией пива становился все более философским и, наконец, невольно зашел про капризы судьбы. Как она неожиданно крутит людьми и в силах ли человек противостоять ей, когда она заводит не туда.

– Ну, спрашивай, как Саша Либерман до жизни такой дошел, – хмыкнул Циркач, разделывая очередную воблу. – Как меня судьба неумолимо к вам вела.

– И как она вела? – послушно спросил Васин.

– О, эта история драматичная и поучительная, – Циркач положил на язык тонкую щепку воблы. – Погоняло мое знаешь откуда взялось?

– Не в курсе.

– Я сам из цирковых буду. Родители – гимнасты из передвижного цирка. Раньше такие бродячими назывались, но сейчас старорежимное слово не модно.

– Это шапито?

– Он самый! Дед мой был цирковым в цирке шапито. Отец был цирковым в шапито. И меня ждало шапито… Если бы…

– Если бы – что? – заинтересовался Васин, прерывая драматическую паузу.

– Если бы не двери.

– Какие двери?

– Глухие двери. Которые закрывают от меня все самое интересное. С детства хотелось шагнуть куда-нибудь за запертые двери, за которыми новые просторы. Резкие и смелые поступки. Незнакомые вещи и события. Это такой нестерпимый зуд – невозможно преодолеть… Ну, не из жадности же, в самом деле, я с той шайкой связался.

– Что за шайка? – Васин отхлебнул на редкость хорошего и почти не разбавленного пива.

– Форточники. Мне тогда только восемнадцать стукнуло. Познакомился с ними случайно, когда цирк под Одессой несколько месяцев стоял. Веселые ребята были. Свои в доску, тоже евреи. Я им сдуру похвастался, что в любую форточку, на любой балкон залезу.

– И?

– И залез. А потом еще раз. В пьянках и гулянках на блатхатах не участвовал. В карты не играл. Просто открывал закрытые двери. И даже счастлив был. Почему-то даже не считал, что делаю что-то предосудительное. Это было преодоление. Новый цирковой номер.

– Но люди в синей форме разъяснили, что это не цирк, – хмыкнул Васин.

– В корень глядишь, молодой. Взяли нашу шайку на деле. А я ушел – по балконам и крышам. Трудно обычному человеку, пусть даже со свистком и в милицейском мундире, поймать ловкую обезьяну. А я лазил не хуже обезьяны.

– А потом тебя подельники вложили, – продолжил Васин.

– Конечно. И за мной пришли в цирк. Там и взяли. Лазить больше по фонарным столбам от милиции я не стал. Как-то сразу весь мой кураж вышел. Все равно стало. А отец как узнал, так и объявил: мне сын вор не нужен. Строгий он был. Принципиальный. Так что понесла меня судьба воровская по этапам да по каторгам.

– А родители?

– Больше я их не видел. Хотя с матерью еще переписывался, когда сидел. А только собрался вернуться и покаяться, как война началась, будь она неладна. Мои оказались на оккупированной территории… Еврейская фамилия. В общем… – Циркач схватил кружку и сделал большой глоток, было видно, что на его глазах выступили слезы.