Между тем произошел сдвиг в работе. Из МУРа сообщили, что удалось установить некоего частного стоматолога и протезиста Иосифа Заславского, работающего с золотом и проживающего на Щипке.

По оперативным материалам ранее он не проходил и вообще как-то выпал из поля зрения органов. Но этот недостаток московские коллеги устранили. Нашли и взяли его на карандаш.

– Точно он? – спросил Васин, когда Апухтин на утреннем совещании выдал эту новость.

– Думаешь, на одной улице кто-то еще золотишком промышляет? – усмехнулся следователь.

– Сами сказали – улица длинная, – напомнил Васин.

Но Апухтин шутить по этому поводу не стал, а произнес с некоторой озабоченностью:

– Девяносто девять процентов – он. Но остается один процент на совпадения, которые бывают просто поразительные. Нужным нам человеком может оказаться, например, слесарь-сантехник, формально никогда отношения к золоту не имевший.

– Поэтому ломиться без подготовки к этому Заславскому с постановлением на обыск и протоколом допроса смысла нет, – сказал Ломов. – Обстоятельный подход к нему нужен. С хитрым загибом. Зацепить на крючок, чтоб не спрыгнул.

– Какой такой загиб, шеф? – спросил Васин.

– Очень простой по задумке. И сложный в исполнении, – улыбнулся Ломов. – Ты и займешься… Не бойся, придадим тебе тяжелую артиллерию.

– Что за артиллерия? – Васин уже понял, что ему придется паковать чемодан и ехать почти за шестьсот километров в стольный город Москву.

– Саша Циркач у нас без дела простаивает, – объяснил Ломов. – Так что собирайся, практикант. Ждет тебя Москва…

Стучат колеса на стыках. Тянет тепловоз длинный пассажирский поезд. Покачивается новый, только что с завода, плацкартный вагон. Сознание пассажиров вгоняется в размеренный ритм, когда кажется, что так и будешь до скончания века двигаться вперед по железной дороге. Но отторжения это не вызывает. Потому как тут умиротворение и покой. И эта милая шумная вагонная суета.

– Через пять минут станция Климово! Стоянка три минуты. Приготовиться прибывающим! – слышны голоса проводниц.

В прошлом году в разрезе всеобщей демилитаризации страны с их кителей сняли погоны, и они утеряли часть своего казенного очарования.

Васин любил поезда. Даже такие шумные плацкарты. Любил смотреть в окно, за которым проплывали бесконечные российские просторы. Колхозные поля с тракторами и комбайнами. Машины и крестьянские подводы, застывшие перед шлагбаумами железнодорожных переездов. И бесконечные русские домишки на три окна, покосившиеся крестьянские избы. Россия-матушка во всем своем бескрайнем просторе!

В ритме поезда по всему его существу расползалась непонятная грусть. Всплывали воспоминания. О таких же вот полях и домишках. О том, как голодно и холодно было в войну и как мальчишки и девчонки, еще не окончившие школу, что есть сил пытались заменить на работе ушедших на фронт отцов и братьев. У Васина самого ушли воевать четверо старших братьев – сильных, надежных, правильных русских мужиков. Вернулись только двое. Один сгорел в танке под Москвой. Второй, старшина стрелковой роты, погиб под Берлином. Светлая им память. Нет семьи в России, которой бы не коснулась своим смертоносным жалом эта война.

Вспомнился первый послевоенный год. Совсем плохо было и голодно. Зато у Васина был праздник – вернулся старший брат, демобилизовавшийся по ранению. Он сильно хромал.

А на следующий год, когда уже и техника пошла, и семена, и как-то очень быстро стало все налаживаться на деревне, на семейном совете порешили – отправляться младшему в город, к родне. Там перспектива.

Тогда многих детей из деревни в город посылали. И принимали такую колхозную родню по-разному. Своего однолетку-соседа Васин встретил всего затюканного и злого – городская родня его иначе как нахлебником и приживалой не называла, держали в вечном голоде, корячился он в их артели без сна и отдыха.

У Васина было все с точностью до наоборот. Отцовская сестра тетя Нина и ее муж дядя Сева, сами бездетные, души в младшем племяннике не чаяли и готовы были ему последний кусок отдать. Дядя Сева был такой эталонный, хоть сейчас в патриотический фильм, представитель рабочего класса – трудолюбивый, требовательный, справедливый, готовый одолеть любое дело и очень добрый. Он говорил:

– Правильно ты, Порфирий, рабочую стезю избрал. Будущее – за большими машинами!

Васин полностью это мнение разделял. Любил свое ремесло токарное. Любил завод. Любил механику. И, как все его сверстники, душой был устремлен в будущее, где коммунизм, справедливость и эти самые совершенные большие машины. И журнал «Техника-молодежи» в рабочей библиотеке зачитывал до дыр, и фантастику про открытия и изобретения любил. Радовался наступающему светлому будущему, которое он непременно увидит и для которого будет работать. Но вышло так, что теперь он вынужден давить тех, кто мешает этому будущему.

Страна кипела и строилась. Вон, только в этом году СССР открыл новую исследовательскую станцию «Мирный» в Антарктиде, приступает к освоению целинных земель, выпустил на линии первый реактивный пассажирский самолет «Ту-104». А Васин собирает мусор, когда все шагают по чистому паркету в верном направлении. Но и без этого никуда. Человеческую грязь кто-то должен убирать…

К полудню пассажирский поезд, плавно замедляя движение, подошел к платформе Казанского вокзала. И время, затормозившееся перестуком колес и мельканием русских пейзажей, снова вернулось в свой ход и затикало, как часовая бомба, начиненная заботами. Васин собрался, прокручивая в голове, что ему предстоит сделать.

Помахивая фибровым чемоданом, он вышел на Комсомольскую площадь с лубочными сказочными зданиями трех вокзалов и небоскребом гостиницы «Ленинградская». Вокруг бурлил народ. Сновали носильщики. Останавливались и отчаливали такси. Пыхтели автобусы и шуршали пневмодверьми троллейбусы. Москва мгновенно стискивала приезжающих суетой, многолюдьем, циклопическими зданиями и железным потоком дорожного движения.

Свой маршрут Васин представлял прекрасно. Двумя автобусами – и он на месте.

Москву он знал неплохо. Довелось в 1953-м, во время знаменитой бериевской амнистии, больше месяца проторчать тут в командировке для помощи местной милиции, которая просто захлебывалась.

Тогда было впечатление, что весь миллион амнистированных двинул в столицу. Преступность скакнула до небесных высот. Толпы людей уголовной наружности оккупировали берега Москвы-реки и варили там себе пищу на кострах. Вокруг крутилась местная босота и отбирала у проходящих пацанов карманные деньги. Появились банды. Квартирные налеты пошли, чего давным-давно не бывало.

Да, это была работенка. Не зная сна и отдыха, сотрудники вычищали блатхаты, катраны. Васина определили в группу, занимавшуюся личным сыском, то есть когда опера в гражданской одежде снуют в криминогенных местах, острым глазом выискивая ворье. От тех делишек остался у него на животе длинный шрам. Получил он его здесь, рядом с Казанским вокзалом, в переулке, когда задерживал «майданщиков» – поездных воров, тащивших с вокзала добычу.