Потому что я дружелюбно машу ему рукой. Прежде, чем пулемёт развернётся и противопулевые щитки закроют говнюка, Анаконда вышибает ему мозги. Мертвец падает в кузов, а через несколько секунд от толчка машины кубарем слетает на дорогу и со шлепком остаётся лежать на асфальте.

Вильнув, объезжаю его и через несколько секунд сравнявшись с машиной, вежливо стучу по броне, наваренной со стороны водителя. Почему-то мне не отвечают. Лишь пытаются столкнуть с дороги резким движением влево.

Чертыхнувшись, притормаживаю, пропуская беглеца вперёд, и вскоре вновь догоняю его.

— Эй, сухопутные крысы! — кричу я с задором. — Приготовьтесь, вас будут брать на абордаж!

Возможно, лишь возможно, что с пришествием Сопряжения я мальца помешался, хотя батя всегда говорил, что я с придурью. Поэтому… кто знает?

Переднее колесо мотоцикла почти бьётся в бампер. Поджав под себя ноги, отталкиваюсь и с силой прыгаю в кузов. Позади пронзительно громыхает брошенный чоппер. А здесь тепло и уютно, даже мухи не кусают.

Вези меня, большая черепаха, прямо в логово Самеди…

Но нет, попозже познакомимся с этим интересным человеком. А пока…

Щиток между кузовом и кабиной чисто символический, я легко срываю его со своей возросшей силой. Даже не чувствую. И упираю ствол револьвера в затылок водителя. Пассажира у него нет, поэтому нам никто не мешает.

— День добрый, вы хотите поговорить о боге? — благожелательно спрашиваю я.

— Аа?! — вздрагивает средних лет мужик.

Весь какой-то дёрганный, нервный. Прямо тик на тике.

— У тебя навигатор сбился, дружок. Ты не в ту сторону едешь.

Легонько стучу его стволом по черепу. Тук-тук.

— Стой-стой! Подожди! Давай договоримся! — начинает частить водитель.

— Давай, конечно. Я вообще удивительно договороспособен.

— Чо?..

— Твоя. Разворачивать. Тарантас. Обратно. Компренде? Ферштеен?

— Чё?!! — выпадает собеседник.

— Как-то не складывается у нас диалог, — устало замечаю я и резким движением вытягиваю керамбит из-за пояса.

Лезвие ножа любовно обхватывает горло незнакомца, и тот судорожно даёт по тормозам. Это он зря, чуть сам себе не перерезал глотку. Визжит резина. Машина виляет и замирает посреди дороги.

— Ну вот, так-то лучше. А теперь разворачивайся и готовься петь.

— Петь? — испуганно икает водитель.

— Как канарейка[1].

[1] Петь, как канарейка (от англ. Sing like a canary) — настучать, сдать кого-то, расколоться.

Глава 13

При подъезде на нас наводят оружие сразу несколько человек, но, увидев в открытом кузове меня, выдыхают. Пространство перед лагерем верующих отчищают от убитых монстров. Их стаскивают в кучу, оставив в стороне тех, что до сих пор содержат неполученную аркану — мои трофеи.

К машине подходят Накомис вместе с Пастырем. Тая нахожу чуть в стороне подле безголового Квазара. Бранои же лежит на капоте своего БТРа, благостно вытянув ноги. Разве что не загорает, попивая Секс на Пляже.

Девушка облегчённо кивает мне и переводит хмурый взгляд на спутника, которого я тащу за шкирку. Она сразу же защёлкивает на его запястьях наручники и вбивает кулак в солнечное сплетение доходяги. Тот скрючивается, хватая воздух ртом, как рыба.

— Мисс, не стоит, — машет руками Кёртис. — Не опускайтесь до их уровня.

— Вот он, тот самый полицейский беспредел, — хмыкаю я. — Может ещё коленом ему на горло наступишь? — хлопаю преступника по спине и говорю, — Можешь лечь по-братски?

Пленник угрюмо зыркает и не очень убедительно изображает покорность. Нако скалится:

— С радостью наступлю. Эта шваль подстрелила Дасти.

— Не удалось откачать?

Она качает головой.

— А того, что я вырубил, задержали?

— Ага.

— Отлично. Посади их где-нибудь на цепь. Метафорически выражаясь. Я здесь закончу и побеседуем с господами заключёнными.

— Окей, — легко соглашается Нако. — Кстати, тебя тут кое-кто очень искал.

— Это кто же?

— О, надеюсь, у тебя есть что пожрать.

Судорожно перебираю содержимое кольца, когда из-за стен лагеря вылетает стремительный силуэт, окутанный светящимся щитом из арканы. Ракета мчит над землёй под стать своему имени. И он совсем не намерен тормозить.

Еле успеваю увернуться, наблюдая, как мерцающий синим покровом пёс оставляет позади себя ложбину в земле. Он замедляется и обиженно гавкает несколько раз подряд. Обвинение легко прослеживается в этом лае.

— Послушай, ну я же не думал, что мы пропадём на такой срок, — говорю я.

Ракета продолжает сердито брехать.

— Ладно, мальчики, вижу вам тут нужно разобраться. Я пойду, — Накомис подхватывает пленника и тянет его за собой.

— А что у меня для тебя есть… — задабривающим голосом говорю я.

Лабрадор замирает и неуверенно взмахивает хвостом. С интересом прислушивается к дальнейшим словам и не спускает глаз с моих рук.

— Вяленое мясо!

Выдёргиваю из запасов Говнюка упаковку с рогатым оленем на этикетке и высыпаю щедрую горсть в подставленную ладонь.

— Сидеть! Лежать! Лапу!

Ракета переключается на выполнение команд и за каждую из них получает свою порцию угощения. Он не может долго сердиться на меня и вскоре уже подставляет пузо, опрокинувшись на спину. Счастливо пыхтит и машет хвостом из стороны в сторону.

Отвлекаюсь, потому что чувствую чужой взгляд. Кёртис, про которого я совсем забыл.

— А, да, извини.

— Всё в порядке, — мягко улыбается лысый священник. — Спасибо, что откликнулись так быстро. Даже в это ужасное время приятно осознавать, что у нас есть друзья, на которых можно положиться.

Пастырь перебирает чётки, намотанные на кулак, и добавляет:

— Если падает один, то другой поднимает его, но кто падает в одиночку, тот не может ждать помощи ни от кого. Екклесиаст 4:10.

— Как-то косноязычно, — улыбаюсь я. — Нужно было древним найти копирайтера получше.

Кёртис игнорирует подколку и спокойно отвечает:

— Красота слов не имеет никакого значения, друг мой, важна лишь суть. А её способен прозреть любой при должном усердии.

— Я человек простой, — пожимаю плечами, — кобылам хвосты кручу. Философию оставлю людям поумнее. А сейчас спрошу прямо, падре, вы собираетесь и дальше здесь отсиживаться или всё же хотите сохранить жизнь своим прихожанам и переедете к нам?

Пастырь вздыхает и смотрит на сваленные в кучу тела монстров.

— С одной стороны, наш дом здесь и оставлять его негоже. С другой, отказываться от протянутой руки — гордыня. Ещё большая гордыня сознательно подвергать опасности тех, кто доверился мне, и надеяться, что в случае угрозы вы снова успеете.

—