Прежде чем набрать номер мобильного телефона шефа, я долго маялся, поскольку по вполне понятным причинам всегда отчаянно трусил проявлять инициативу. После пятого гудка, вместо голоса Перейры в трубке послышались призывные звуки «ламбады» в прескверной обработке. Надо полагать, шеф развлекался не в элитном яхт-клубе.

— Кто говорит? — крикнул он в трубку.

— Господин майор, это Вила.

— Кто-кто? Не расслышал, Вила? Погоди, я отойду от динамика, будь он трижды проклят.

В глубине слышались радостный визг детей, громкое разноязычье взрослых, пытавшихся их унять, и фонтанирующий рев усилителей. Должно быть, Перейра ушел далеко, потому что, когда в трубке опять раздался его голос, я сумел различать слова.

— Наверное, я изловил вас не вовремя, — усомнился я.

— Время — понятие растяжимое и все зависит от того, где и как ты его проводишь, — заметил Перейра. — Например, в данный момент я пополняю число жертв форменного надувательства и преступления против здоровья нации в одной из забегаловок Аликанте.[43]И горю желанием снова окунуться в работу.

— Сожалею, но боюсь, предстоящий разговор исполнит ваше желание раньше, чем вы предполагали.

Я описал ему последние события, стараясь приводить лаконичные, но исчерпывающие доводы. Перейра слушал меня внимательно, вставляя в каждую паузу воинственное «угу». Это воодушевляло, поскольку являлось знаком, что чаша весов склоняется в мою сторону. Отсутствие интереса или, не приведи господи, ревнивая подозрительность к собеседнику сопровождалась мрачным «хм».

— Понятно, — проговорил он. — Чем я могу помочь?

Перейра явно уклонялся от ответственности, для чего прибег к обтекаемой формулировке — тонкое искусство, которым он владел в совершенстве и которому безуспешно пытался меня научить.

— Нам с Чаморро хотелось бы получить ваше добро на срочный вылет в Малагу. Нужно во что бы то ни стало определить местонахождение Василия, а тамошние ребята, естественно, не могут бросить работу ради поисков одного человека. Они загружены по самое горло.

— У тебя губа не дура, Вила. Так уж и вылет! А почему бы тебе не сесть за руль и не поупражняться немного в вождении? Уж больно ты изнежился.

— Моя старая кляча сломалась, и до сентября ни одна мастерская не возьмет ее в ремонт. Просить машину у начальника нашего парка тоже не выход: я не знаю, на какой срок она мне понадобится — может, на день, а может, и на все десять, и он говорит, будто я ломаю ему график. Не ссориться же с ним, в самом деле!

— И что вы будете делать в Малаге без машины?

— Одолжим или возьмем напрокат.

— Лучше укради, — приказал он мне. — У нас перерасход бюджета, а впереди четыре долгих месяца.

— Так вы даете нам разрешение?

— Даю, но только на неделю — и ни днем больше.

— Спасибо, господин майор.

— Вила!

— Да, господин майор.

— То, как ты относишься к работе, в высшей степени похвально. Надеюсь, твое усердие не просто зуд в одном месте, или я ошибаюсь?

Подчиненному не след злоупотреблять доверием начальника, тем более вводить его в заблуждение, но если уж врать — так со слезой в голосе.

— Нет, не ошибаетесь, господин командир, — истово подтвердил я.

— Хорошо. Я спросил только для того, чтобы между нами не оставалось недомолвок А насчет зуда в одном месте, то я неспроста о нем упомянул, и тебе известно почему.

Я понимал, куда он клонит, и сильно опасался употреблять в его присутствии такие туманные понятия, как «интуиция», «ощущение», «предчувствие» и иже с ними. По темпераменту Перейра принадлежал к картезианцам,[44]но если вам угодно узнать, что сие означает, то, выражаясь без затей, ему просто не хватало воображения. В этом смысле он был неподражаем и ассоциировался в моем сознании с пробным камнем, на котором проверяют консистенцию драгоценных металлов, а в моем случае — жизнеспособность того или иного суждения. Поскольку мне приходилось предупреждать его выходки и пребывать в постоянной готовности к парированию ударов — частенько довольно грубых, но всегда метких, — я значительно преуспел в карьере полицейского и стал несравненно лучшим профессионалом, чем изначально замышляла природа, одарив меня весьма скромными талантами.

Получив разрешение Перейры, я позвонил Чаморро.

— Собирай чемодан, — сказал я. — Мы едем к морю.

— К морю?

— Разыскивать Василия.

— Но… А почему не в Гвадалахару? — спросила она растерянно. — Что нам делать в Малаге? Мне кажется, лучше…

— Сейчас на первом месте — Василий, в Гвадалахару мы всегда успеем.

На следующее утро мы приехали в аэропорт «Барахас» с вещами и намерением поспеть на рейс, вылетавший в восемь тридцать, по крайней мере, так значилось в расписании. Тем не менее в девять часов мы все еще ожидали, когда объявят номер выхода на посадку. Зал был битком забит. Пристроившаяся слева от меня Чаморро нехотя листала глянцевый журнал, иллюстрирующий личную жизнь артистов и публичных людей во всех пикантных подробностях. Я, чтобы рассеяться, тоже шарил глазами по страницам, где помещался отчет о морской прогулке. Те, кто на борту яхты демонстрировал перед камерой бронзовый загар, роскошные туалеты и все ипостаси водных процедур, от ныряния до стильного плавания, на суше ратовал за искоренение голода и несправедливости на земле, а также старательно исполнял роль борцов за светлое будущее всего человечества. В девять двадцать пять моя кротость взбунтовалась и, обозвав меня «дураком», направила к стойке справочного бюро.

— Рейс задерживается по техническим причинам; такую информацию дает монитор, и мне нечего добавить, — повторяла женщина за стойкой, едва осмеливаясь поднять глаза на толпу разъяренных людей, хотя правильнее будет сказать, на разъяренных и отчаявшихся когда-либо улететь людей.

— Вы кучка бессовестных никчемных негодяев, — презрительно бранился загорелый холеный мужчина лет сорока, зачехленный, как контрабас, в один из тех дорогих пиджаков пронзительно желтого цвета, в каких богатые бездельники забавляются игрой в поло.

Мне больно видеть, когда обижают слабого. Более того, на меня накатывает неукротимый стих благородной ярости. Возможно, сказываются последствия юношеского увлечения героическими легендами о подвигах короля Артура и удивительными похождениями Капитана Труэно. Я обратился к желтому пиджаку: