Я чувствовал себя не лучшим образом: тут и жара, и абсурдные приключения по дороге, и томившая меня неизвестность в отношении нашего расследования, окруженного странными событиями, и мне казалось, будто в моем мозгу завелась какая-то червоточина, которая, разлагая его на фрагменты, не давала возможности собрать мысли воедино. Чаморро, напротив, пользуясь преимуществами молодости, показала себя в полном блеске умственных способностей. К довершению впечатления не могу не упомянуть про золотистый загар на фоне яркого летнего платья и магическую притягательность взгляда. Недаром первые минуты нашего знакомства лейтенант не замечал ничего вокруг, кроме моей помощницы.

— Было бы неплохо, чтобы вы нас сориентировали, откуда начать поиски, — промямлил я, стараясь выйти из ступора.

— Хорошо, — сказал он, очевидно, борясь с тем же состоянием. Если все заумные антропологические теории о взаимосвязи между физиономическими особенностями человека и наклонностями его натуры, какие мне приходилось изучать, правда, не помню, где и когда, не являются полным бредом, то Гамарра соответствовал типу человека, наделенного пылким чувственным темпераментом. — По логике вещей, — продолжил он, — вы, наверное, начнете с посещения его последнего пристанища. Вот вам адрес, оставленный Василием, когда он подавал заявление о розыске.

Гамарра протянул мне листок бумаги с адресом. Я стал читать: конечно же «Вистамар»[45]— вполне предсказуемый шаблонный ярлык, приклеиваемый к каждому жилому комплексу, расположенному недалеко от моря, затем номер корпуса, квартиры и название одного из поселков средних размеров, которые сковали побережье железобетонной цепью уродливых зданий, навсегда покончив с этим благодатным уголком природы.

— Больше никаких сведений? Например, род его деятельности или какие-нибудь привычки, — спросила Чаморро.

— А как же? — ответил Гамарра, напустив на лицо столько благости, что я даже растерялся — его поведение разрушало все мои построения о физиогномике как техники психологического анализа. — Здесь написано, что он представитель.

— Представитель чего? — поспешил вставить я.

— Там написано, представитель. А что и кого он представляет — неизвестно.

По лицу Гамарры бродила скользкая улыбочка. На какое-то мгновенье я засомневался, чему она обязана: то ли вожделению, внушенному прелестями Чаморро, то ли он просто наслаждался моими муками. А может, и то и другое вместе взятое, поскольку лейтенант откинулся на спинку кресла и, явно рисуясь, проговорил:

— Ты нас совсем ни во что не ставишь, Вила. Однако не воображай, будто меня каким-то образом задевает твое пренебрежение; все вы, северяне, одним миром мазаны, — я уже привык.

Меня так и подмывало объяснить ему, что к чему, но я уже давно научился избегать подобных ловушек в разговоре, а потому вовремя удержался. Зачем давать человеку пищу для переливания из пустого в порожнее?

— Право, я не так уж плох, как вы обо мне думаете, господин лейтенант, — ограничился я замечанием.

— Тебе лучше знать. Так вот, сержант. Я обещал продолжить поиски и сдержал слово. У меня припасена приятная неожиданность.

— Неужели вы его нашли?

— Конечно нет. Ты узнал бы об этом в первую очередь. Я не собираюсь делать за тебя работу, но облегчить ее — всегда пожалуйста. Тому не будет недели, как вашего Василия видели в одном модном клубе. По словам моих информаторов, он уже и думать забыл о своей милашке.

— Надеюсь, мне не придется умолять вас сообщить название клуба, господин лейтенант.

— Разумеется, нет. Название и адрес на обратной стороне листа.

Как и любому человеку, мне неприятно чувствовать себя последним болваном, но я вынужден был признать, что недооценил Гамарру. Перевернув листок, я прочитал: «Распутин».

— Надо же, какое совпадение!

— Я могу вас проводить, — предложил он как бы невзначай. — Эта часть побережья похожа на лабиринт, в котором легко заблудиться.

— Нет необходимости, господин лейтенант, — в ужасе отпрянула Чаморро. — Мы сами справимся.

Я бросил на нее взгляд. Выражение ее лица говорило: она скорее сунула бы голову в пасть Минотавру, чем согласилась провести еще несколько минут в компании лейтенанта.

Мы разместились неподалеку от города в пансионате, принадлежавшем военному ведомству. В последние дни от невиданного наплыва отдыхающих здесь творилось что-то похожее на вавилонское столпотворение, преимущественно из отставников, которые не упустили случая отхватить себе лучшие номера. Нам повезло: кто-то отказался от брони, однако пришлось разделить один номер на двоих. Если совместное проживание и вызвало в Чаморро смущение, то она держала его при себе. Я же пришел в отчаяние. Мне, подобно Симеону Столпнику,[46]предстояла ночь сладких искушений от Лукавого.

Пообедали мы там же, в столовой пансионата, и после кофе я предложил Чаморро вздремнуть, разумеется, в одиночестве, а сам решил прошвырнуться по окрестностям или, за неимением лучшего, пойти в салон проглотить очередную порцию вздора, предлагаемого телевидением. Чаморро с благодарностью приняла мою жертву, и два следующих часа я провел в полузабытье, один на один с мрачными мыслями, прерванными ненадолго документальным фильмом — трогательной и печальной историей о постепенном вымирании львиного прайда в кратере вулкана Нгоронгоро. Не спорю, фильм от начала и до конца постановочен, тем не менее данное обстоятельство ничуть не умаляет его художественных достоинств. У меня слабость к таким историям; они ассоциируются с распутыванием тончайших нитей преступления. В них все подлинно, цельно, все закономерно и оправданно и одно явление неумолимо вытекает из другого. Тут не имеют значение ни содержание, ни идея, а важно, какими изобразительными средствами они передаются; даже такую высокую трагедию, как гибель львиц в Нгоронгоро, можно живописать тончайшими мазками истинного художника, а можно намалевать грубой кистью маляра.

Чаморро спустилась в холл около семи часов. Она приняла душ, подкрасилась и надела короткое платьице. Я напряг шейные мускулы, силясь отвлечь их от властного приказания нервных импульсов свернуть мне голову набок, но все напрасно — в мои ветреные мозги через округлившиеся глаза уже проникло видение стройных загорелых ножек моей помощницы, которые доселе не удавалось видеть ни единому смертному. Однако смотреть только ей в лицо оказалось не лучшим выходом. В то лето в прическе Чаморро появилось больше осветленных прядей, чем обычно, а когда она приглаживала волосы, то моя воля слабела, и по телу проходил уже испытанный несколько лет назад блаженный трепет. Она представлялась мне (и тут я сдаюсь на милость постыдной очевидности) живым воплощением Вероники Лейк.[47]Несомненно, Вероника — никудышная актриса, заносчивая, хамоватая, да еще и коротышка, но все эти и многие другие ядовитые толки в ее адрес не могли смягчить гнездившегося в душе болезненного чувства. Теперь судьба уготовила мне новые, более суровые испытания, подарив помощницу, обладавшую колдовскими чарами возрождать к жизни давно исчезнувшие миражи.