Возле моих ног – стопка газет с пожелтевшими уголками. Наш дом всегда выглядел неряшливо: раковина, постоянно забитая грязной посудой, пыльные безделушки, повсюду недопитые чашки чая. Когда я была маленькой, мама часто наступала на разбросанные кубики «Лего», вскрикивая, что этот дом недостаточно просторный. В доме моего отца на другой стороне города было шесть спален и ворсистые ковры, пружинящие под ногами. Иногда я получала письма от Луизы, покрытые яркими наклейками и написанные душистой гелевой ручкой, от которых пахло малиной. Я приносила их маме и с горечью зачитывала, какая новая игрушка появилась у Луизы на этой неделе. «Они имеют то, что имеют они, а мы имеем то, что имеем мы, – говорила мама. – И всем нам очень повезло».

Сейчас она говорит тем же размеренным тоном, а я испытываю помрачение разума. Я пытаюсь подражать ей.

– И ты не осуждаешь Верити? – спрашиваю я, чувствуя, как мое сердце бьется все чаще.

– А ты злишься на нее? – откликается она.

– Конечно, злюсь! – Моя речь напоминает собачий лай. Я изо всех сил стараюсь не сорваться на маму так, как это произошло с Верити. Но у меня такое чувство, будто кто-то взял шариковую ручку и исчеркал толстыми черными спиральными линиями мой мозг вдоль и поперек.

– И почему же? – Мама думает, ее медоточивый голос успокоит меня, но я стискиваю кулаки так, что ногти вонзаются в кожу.

– Я боюсь, то, что она сделала, плохо отразится на Джереми.

– Он уже достаточно большой мальчик, и ему не нужно, чтобы ты о нем беспокоилась. Я думаю, ты злишься скорее из-за того, что…

Не успевает она договорить, как я обрываю ее, выпаливая:

– Это нечестно, мам! Я видела, как такое происходит, в моей… с моими клиентами. Они не могут нормально жить дальше, они все время боятся, что им снова причинят боль.

Теперь мама совсем прекратила меня расчесывать. Я чувствую затылком – колтун все еще там, он почти пульсирует в моих волосах.

– Я думаю, мы все знаем, почему ты так себя ведешь, – произносит она, придерживая меня за плечи. – Но ты несправедлива к Верити, и я уповаю на Господа, что ты ничего этого ей не сказала.

У меня перехватывает дыхание, в горле пересыхает. В голове темнота, будто мой мозг залит черной краской. Я так устала, очень устала – но я знаю, что мне нужно делать. Я думала, что приезд сюда поможет, что мама поймет, однако это совсем не помогает.

Я резко встаю. Мама думает, что я собираюсь слить воду с макарон, и просит меня перемешать их с маслом.

– Мне сейчас не до этого, – качаю я головой. И думаю о сообщении, полученном ранее. Как оно всплыло на экране телефона и как я оставила его без ответа.

– Хорошо, я сама. Хочешь, пойди наверх и приляг. Я подогрею тебе еду, когда ты отдохнешь.

Я киваю, но как только выхожу в коридор – хватаю свою сумку и надеваю пальто. «Милая? Утенок, ты куда?» – слышу я ее крики, когда захлопываю за собой дверь. И стоит лишь морозному воздуху окутать меня, заполнив легкие резким холодом, как я ударяюсь в слезы.

Я бегу вдоль маминой улицы под ледяными порывами ветра, остужающего мое разгоряченное, усталое и заплаканное лицо. Я ускоряюсь, когда пробегаю мимо соседских домов, чьи окна мягко светятся сквозь деревья. В одном из окон я вижу семью – все сгрудились на диване, залитые голубым сиянием телевизора. Автобусная остановка в конце улицы, и когда я добираюсь до нее, то понимаю, что запыхалась. Я проверяю время на телефоне и обнаруживаю, что там два новых сообщения. Я заталкиваю его обратно в карман и смотрю расписание на табличке. Автобус до города будет только через пятнадцать минут, так что я сажусь на холодную металлическую скамью и болтаю ногами, задевая ботинками хлипкую стену под собой, которая сотрясается при каждом ударе.

Звонит телефон: это мама. Я не хочу отвечать, но знаю, что, если не сделаю это, она будет звонить и звонить.

– Алло? – отвечаю я, притворяясь, что все нормально. Что я не сижу на этой автобусной остановке в конце улицы, дрожа от холода.

– Кэйтлин! – У нее строгий голос. – Я беспокоюсь за тебя. Пожалуйста, вернись, нам надо обо всем этом поговорить.

Мой телефон жужжит возле щеки – пришло очередное сообщение.

– Я в порядке, мам, просто… – Я замолкаю. Не могу придумать никакой убедительной причины, почему ушла.

– Ох, – вздыхает она. Я слышу горечь в ее голосе. – Ты далеко не в порядке.

Машины проносятся мимо, ослепляя меня ярким светом фар. Я продолжаю молчать. И слышу, как мама шмыгает носом в трубке.

– Я разговаривала с Верити, – произносит она, и я чувствую, как слеза капает на мою щеку. Я так устала плакать. Я вытираю ее. – Она рассказала мне о вашей ссоре. Говорит, что предлагала тебе сходить к психотерапевту.

Меня так и подмывает бросить трубку. Мама продолжает:

– Я подумала, что это неплохая идея. Хотя бы на какое-то время. Знаешь, это очень помогло Сьюзи из нашей аптеки.

Кто-то вырезал буквы «Дж. + К.» на стене остановки. Я провожу по ним пальцами, жалея, что на мне нет перчаток. Скопившаяся темно-серая пыль пачкает мне кожу.

– Меня не волнует, что там у Сьюзи из аптеки, – говорю я, пытаясь стереть грязь, но лишь размазывая ее еще сильнее по ладони. – Я лучше знаю, что мне нужно, – немного развеяться.

– Развеяться? – Мама повторяет это слово так, словно никогда раньше его не слышала.

– Да, развеяться. Послушай, я знаю, это выглядит так, будто я погрязла в проблемах, но это неправда. Просто расстроилась из-за Верити и Джереми, вот и все. – Я изображаю улыбку, словно она как-то может дойти через линию до мамы. И о чем я только думала, решив поехать к маме после ссоры? Это лишь пробудило всякие воспоминания, выбило меня из колеи. Но сейчас я в порядке. – Правда, – произношу я, – я в порядке.

– И ты поговоришь с Верити? – спрашивает она неуверенно.

– Да, – отвечаю я. – Обещаю. Мне просто нужно вернуться в центр по делам, хорошо? Я скоро снова навещу тебя.

Я слышу фоном в трубке тиканье часов из очередного телешоу «Обратный отсчет» – и отчетливо представляю маму, стоящую в гостиной: она все еще в своей аптекарской накидке, помятой за день. Я чувствую укол в сердце – тоненький голосок совести говорит, что я должна вернуться, быть с ней рядом, не оставлять ее в одиночестве. Но затем я вспоминаю голый потолок, открытки, спрятанные в ящик, и озабоченный взгляд, который появляется у нее при каждой нашей встрече в последнее время. Я утомилась убеждать ее, что все идет хорошо; что у меня есть все, чего я только хотела в жизни.

– Мам, слушай, вон автобус едет. Пока! Люблю тебя.

Я нажимаю «отбой», сажусь обратно на скамейку и смотрю на дорогу. Автобус вообще-то должен показаться только через пять минут, так что я открываю телефон и читаю все сообщения от Эйд. «Чувиха, случилось кое-что ОЧЕНЬ потрясающее! Обязательно приходи сегодня вечером выпить, я тебе покажу», – написано в последнем.