– Деньги? – переспросил белоглазый, как будто услышал незнакомое слово.

– Да, деньги, деньги! – заторопился Хорек. – Мне срочно нужно… и пацанам я обещал… они ждут, когда я им деньги принесу! Я ведь им обещал, можно сказать, слово давал – а слово нужно держать. Так что давай деньги, не тяни.

– Деньги… – протянул белоглазый задумчиво. – Деньги – это не самое главное в этой жизни.

– Чего? – зло переспросил Хорек. – Чего ты несешь? Если деньги не самое главное, то что?

– Для кого что. Для меня вот, например, очень важно, что ты слишком много знаешь. И любишь болтать с кем попало, язык у тебя, как говорится, без костей. Опять же за дозу ты наизнанку перед кем угодно вывернешься, это уж точно.

– Я? Да я вообще могила! – заторопился Витька. – Я если надо, никому ни слова!

– Это уж точно – никому ни слова! – кивнул белоглазый и полез в карман своей куртки.

– Эй, ты чего это? – испуганно пробормотал Хорек, следя за его руками. – Ты зачем это?

Но белоглазый, словно не замечая его беспокойства, продолжил:

– Для тебя ведь тоже есть кое-что важнее денег. Тебе ведь сейчас нужны не деньги, тебе нужна доза, которую ты за эти деньги можешь купить у Длинного…

Хорек хотел спросить, откуда этот тип знает Длинного, – но отвлекся: он увидел, что белоглазый достал из кармана длинную пластиковую коробочку, открыл ее…

В коробочке лежал шприц, наполненный беловатым раствором. Раствор был того же цвета, что глаза под капюшоном.

– Что это? – прошептал Хорек, в глубине души уже обо всем догадываясь.

– А ты как думаешь? – Белоглазый вдруг схватил его за руку, вонзил шприц прямо сквозь рукав и нажал на поршень.

Витька хотел было оттолкнуть этого человека, вырвать шприц – но внезапно его охватило странное равнодушие.

Зачем бороться, зачем сопротивляться? Может быть, этого он и хотел? Может быть, этого он и ждал всю жизнь? Во всяком случае, его сразу перестало ломать, прекратилась противная дрожь, по телу разлилась удивительная легкость. Ему показалось, что сейчас он взлетит, поднимется над этим унылым районом, поднимется над всей своей бессмысленной и некрасивой жизнью…

Человек в темной куртке с опущенным на глаза капюшоном посадил мертвеца поудобнее. Теперь со стороны казалось, что он просто задремал на скамейке и, судя по легкой улыбке, видит приятные сны.

Однако старушка, присевшая через несколько минут рядом, потому что сил не было тащить тяжелую сумку еще два квартала до дома, почувствовала что-то нехорошее, потому что покосилась опасливо, потом вздохнула и заковыляла поскорее прочь, от греха подальше.

Утром Ирина спала долго, потому что на работу нужно было к двум, сегодня ее смена вечерняя. По протекции бабы Шуры она устроилась временно в регистратуру платной зубной поликлиники, дочка бабы Шуры работала там завхозом. Поликлиника была платная, дорогая, тут помогло Ирино медицинское образование. Опять же завхоз словечко замолвила.

– Ты живая? – Дверь приоткрылась, в комнату заглянула соседка Нинка. – Ты дома?

– Дома, дома… – отозвалась Ирина сонно.

– А чего ты в потемках сидишь? – Нинка поморгала, приглядываясь.

– Да спала я…

– Хорошо тебе, – вздохнула Нинка, присаживаясь на шаткую табуретку, можешь поспать подольше. А я как вскочу в семь утра мужа провожать, так и кручусь – потом детей будить, потом с собакой гулять, потом по хозяйству… А ты что молчишь?

– Про жизнь свою думаю.

– А вот это ты брось. Жизнь у нас и так не сахар, а если про нее еще думать – так это вообще повесишься. Ты лучше хозяйством займись, простирни что-нибудь, пока ванна свободна.

– Да мне вроде нечего… ладно, пойду хоть душ приму, пока баба Шура белье в ванне не замочила.

Баба Шура, как уже говорилось, находилась в легком маразме и была помешана на чистоте. Поэтому стирала постельное белье чуть ли не каждый день, а то еще кипятила в большом баке. Но после того, как из бака брызнуло мыльной водой в Нинкин борщ, а затем залило газовую горелку, Нинкин муж кипятить белье бабе Шуре запретил под страхом ареста. Старуха по старой памяти боялась милиции, так что кипятить перестала.

– Слушай, кстати, я там борщ поставила, да вспомнила, что у меня уксус кончился, и у бабы Шуры нет. У тебя я уже не спрашиваю, знаю, что нет, а без уксуса какой борщ… короче, мне в магазин нужно.

– Снова борщ, вчера же уже был, – удивилась Ирина. – Ты что, больше никакой суп готовить не умеешь?

– Умею, – обиделась Нинка, – а только если Гена мой сильно борщ уважает, могу я человеку приятное сделать? Муж все-таки, не чужой человек… Мне бабушка, умирая, наказывала, чтобы на столе всегда борщ был. Или щи. Тогда, говорила, мужик будет сытый и довольный, как наестся – бери его тепленьким, проси чего хочешь. Будешь, говорила, его хорошо кормить – и никаких проблем с семейной жизнью не будет.

«Если бы было все так просто», – с тоской подумала Ирина, вспомнив, как пьяный Вадим швырял тарелки на пол и топтал ногами еду.

Нинка и сама сообразила, видно, что болтает не в добрый час, поэтому погладила Ирину по плечу:

– Ничего, подруга, прорвемся! Приглядишь пока за борщом?

– Пригляжу, пригляжу, – пообещала Ирина.

– Ладно, я побежала. Ты бы хоть свет включила, а то сидишь в темноте, как эта… зомби.

Дверь за Нинкой захлопнулась, в квартире наступила тишина.

Ирина снова погрузилась в размышления. Вчера вечером она решила все тут бросить и уехать к Димке. Но не получится, потому что с работы так просто не отпустят, хоть две недели, скажут, отработай, пока они замену не найдут. Неудобно людей подводить, они к ней со всей душой подошли. Опять же денег нет даже на дорогу, а бабе Шуре вперед за два месяца заплачено, она ни за что не отдаст. Так что пока все остается по-прежнему. Но в суд она ни за что больше не пойдет, пускай бывший муженек алиментами своими подавится. Черт с ним, выбросить свою жизнь с ним из головы, как страшный сон. Одна радость – Димка остался.

Когда она вышла из ванной, в квартире было так же тихо, даже радио не играло у бабы Шуры.

С кухни тянуло каким-то неприятным запахом, напомнившим Ирине детство, детский сад. Там на кухне вечно что-то пригорало – то каша, то суп.

Ирина спохватилась: Нинка ведь просила приглядеть за борщом, а она совсем забыла.

Она устремилась на кухню.

Борщ вовсю кипел, пена выплескивалась на плиту. От нее-то и шел тот запах – запах подгорелой капусты.

Ирина убавила горелку, вытерла плиту, стараясь не обжечься.

В это время из прихожей донесся звонок.

Она прошла в прихожую, подошла к двери, спросила:

– Кто здесь?