Я снова вспоминаю о людях и том, чем мне грозит встреча с ними, и немного съёживаюсь.

– Да брось. Он не бог и не гений, просто сильный мужчина. Самый сильный… – задумчиво добавляет она, – но даже ему свойственны ошибки. Жить надо своим умом, а не чужим.

И с каких это пор она такой стала? Совершенно другой человек. Здесь, похоже, все ссыльные вовсе не те, кем пытались казаться. Только я одна, дура, всегда была собой и ничего не скрывала, говорила прямо, наломала дров, настроила всех против себя… кроме одного – Альфы. Он единственный всегда видел меня насквозь, предугадывал мои действия… ну, почти всегда, и когда нужно, оказывался рядом. И всё это по ошибке? Что-то внутри него сломалось и завело не туда. Что-то во всём этом эксперименте с самого начала пошло не так, запуталось…

Интересно, кто же та, кто носила прежде его кольцо?

У Цыпы необыкновенно светлая кожа – цвета топлёного молока, нисколько не потемневшая за все месяцы жизни под открытым небом, как у всех прочих и даже у меня. А ещё у неё аккуратные короткие пальцы с квадратными коротко остриженными ногтями и совсем немного пухлыми фалангами пальцев. На глаз они совсем немного, совсем чуть-чуть крупнее, чем у меня.

Я запрещаю себе думать о кольце. Что было бы, если бы я не нашла его вовсе? Всё шло бы своим чередом, и правда открылась бы, когда ей суждено открыться, но до того далёкого момента, если у него, вообще, существует шанс наступить, у меня было бы столько времени вмести с ним! Пусть и нелёгкого, но мы ведь стали бы ещё ближе! А он, узнав, что я – не та, кто принадлежит ему и кому принадлежит он, уже не принял бы эту правду так однозначно. Всё ведь в этом мире меняется, ничто не стоит на месте.

К тому моменту, когда запечённая картошка приготовилась, у опытной Цыпы собралась куча, которую той едва ли удастся донести. А вот у меня – только половина рюкзака.

– Подождёшь, пока я нарою ещё чуть-чуть? – спрашиваю её.

– Нароем вместе. И всё, что уже добыли – всё общее.

Вздохнув, я напоминаю ей:

– Не уверена, что Альфа согласится с этим социализмом.

– Мне всё равно, – пожимает она плечами. – У него на всё свой взгляд, и он прав. Пусть делает то, что считает правильным, я мешать ему не стану. А всю картошку, – кивает она на огромную свою кучу, – я сама всё равно не съем. И не утащу с собой. Поэтому, съедим её вместе? – с улыбкой подмигивает мне она.

От её дружелюбия я почему-то снова покрываюсь мурашками. Слова у неё прямо медовые, а рассуждения болезненно для меня правильные. Болезненно, потому что я не должна ей доверять – все предыдущие месяцы просто вопят об этом.

Я изо всех сил стараюсь рыть картошку быстрее, потому что солнце совсем потускнело – приближается вечер, и потому что всё внутри меня печёт, беспокоится, съедает тревогой. Мне до слёз сильно хочется обратно к маяку, залететь в комнату, с разбегу воткнуться носом Альфе в грудь и ждать, пока его руки заключат в кольцо безопасности и покоя.

Снова тень и снова мой страх, моя мгновенная реакция, я отпрыгиваю в сторону, а камень в меня. К счастью, мне и тут удаётся вывернуться, и он приземляется около моих ног, отскакивает, ударив по ступне.

Я взвизгиваю от боли, а Цыпа орёт:

– Да что с тобой сегодня такое? Ты совсем ополоумела? Зачем дёрнулась? Сидела бы на месте, камень ударил бы, куда ему и положено было ударить, а не в тебя!

Я не верю в совпадения. Вначале костёр, потом дважды камень, вернее, увесистая, четырёхконечная черепичина. Одного удара такой по моей голове хватило бы. Повторять бы даже не пришлось. Я больше не верю в дружбу. Всё, что у меня осталось – это тяга к человеку, которому я уже несколько дней вру. Вру своим молчанием.

– Всё, сворачиваемся, – объявляю я Цыпе, – засовывая последние картошки в свой рюкзак.

– Ты ж не наполнила его ещё… – как-то тускло и с недоверием напоминает она.

– Ничего, мне хватит.

Я намеренно не говорю «нам с Альфой», намеренно вовремя проглатываю его имя, сама ещё до конца не понимая, почему.

Обратно мы действительно успеваем дойти засветло, и я понимаю, что есть и хорошие новости – за дни дождя и практически беспробудного сна я окрепла настолько, что способна за пару часов преодолеть расстояние, на которое всего неделю назад у меня ушёл целый световой день. Не удивительно, что Альфа принял решение остановиться и подождать, пока я выздоровею окончательно. Хотя «окончательно» – это слишком оптимистичное слово: меня всё ещё временами одолевает приступообразный кашель, особенно, когда я устаю, когда быстро иду или поднимаюсь по лестнице.

Вот как сейчас. Закашлявшись, я краешком сознания успеваю подумать о своей уязвимости на лестнице, ведущей так высоко, что можно разбиться, и которая оснащена всего лишь несколькими страховочными прутами для относительной безопасности. Они не столько удержат тебя при падении, сколько дадут шанс ухватиться и не грохнуться сразу, а повисеть ещё какое-то время.

Эта лестница, пожалуй, самое опасное место всего маяка. Даже в окно выпасть сложно – слишком высоко оно сделано, успеваю я подумать и вцепляюсь крепче в поручни.

Позади меня слышится негромкий удар, и сразу за ним Цыпа налетает на меня всем свои весом. Она, вообще-то, некрупная, и я легко бы удержалась, но вот её рюкзак… в нём, наверное, килограммов двадцать или даже тридцать веса, а вместе с Цыпой это слишком много. Мои колени подгибаются, локти не выдерживают, и я легко соскальзываю с лестницы, как несколько дней назад обручальное кольцо с моего безымянного пальца.

Я говорю себе: спокойно, здесь не так уж и высоко, даже если сорвусь – максимум сломаю руку. Главное, не падать головой вниз.

Но когда Цыпа проваливается в дыру между поручнями вместе со мной и висит на одной руке – вот-вот рухнет – мне внезапно становится по-настоящему страшно. Если и был хоть махонький шанс, что она вытащит меня, то теперь и его нет.

Первое, что приходит на ум – это сбросить рюкзак с картошкой.

– Рюкзак сбрасывай! – подсказываю я Цыпе и ухватываюсь второй рукой за поручень. Если бы всё это случилось до болезни, мне бы точно