Мотя громко тявкнул – из приличия, чтобы отвязалась от него наконец со своими вопросами. Лидия Васильевна вздохнула, покачала головой:

– Да, ты прав, наверное… Я опять из мухи слона делаю. Ну помогла и помогла, подумаешь! Если могу, отчего ж не помочь? Мне в этой жизни ничего не нужно, и денег мне не жалко… Мне просто хочется, чтобы все это выглядело не так, будто я какая-то спасительница, добрая фея, мать Тереза! Я вообще за последние годы стала равнодушной, ты же знаешь. Душа ровная, никакая. Пусто внутри. Ничто не трогает. А тут вдруг прорвало – отчего, почему? Так хочется помочь этой несчастной девочке… Причем так помочь, чтобы еще и самолюбия ее не ущемить! А как это сделать, Моть? Как?

Во дворе дома тоже все было заметено снегом. Дворник Рахим стоял у подъезда, подняв голову, тихо шевелил губами. Наверное, пытался договориться с высшими силами, чтобы поубавили ему работы… Это ж сколько времени надо снег с тротуаров сгребать! А скоро народ после работы во двор пойдет да поедет, и все к нему с претензией…

– Здравствуй, Рахим! – громко поздоровалась Лидия Васильевна и улыбнулась приветливо.

– Драсти… – вздрогнул Рахим, глянул на нее странно. Наверное, очень удивился, что она ему улыбается. И что поздоровалась громко и весело.

– Ничего, Рахим, ничего! Подумаешь, снегу навалило! Знаешь, как у нас говорят? Глаза боятся, а руки делают! Понимаешь меня, Рахим?

– Да, понимай… Глаз боится, да… Очень глаз боится… Рука делает…

Она еще раз улыбнулась, потянула на себя дверь подъезда. Мотя проскочил первым, сел у дверей лифта в ожидании.

– Вот мы и дома почти, Моть… Сейчас я ключ достану… Ты сильно замерз, Моть? Греться будем или сразу в банк пойдем?

И опять Мотя посмотрел на нее с укором: как это сразу, интересно? А обедать? А полежать чуток на коврике в прихожей? Что ж это такое получается – весь режим прахом пошел? Да с какой это стати?

– Ладно, ладно, не сразу пойдем… – засмеялась Лидия Васильевна, заходя в кабину лифта. – Уговорил, Моть, уговорил…

В прихожей горел свет – забыла выключить, когда уходила утром. Разделась, прошла на кухню и почему-то огляделась, будто не узнавала своего жилья. Будто изменилось здесь все. Так бывало и раньше, когда они с Пашей из отпуска возвращались – входишь в квартиру и чувствуешь себя чужой… Но ведь сейчас-то – не из отпуска вернулась! Утром из дома ушла, а время только к пополудни подходит! Что могло измениться? Да ничего… А ощущение такое, будто полгода ее здесь не было…

На кухню прибежал Мотя, сунулся мордочкой в пустую чашку на полу, глянул на нее выразительно. Чего, мол, сидишь, задумалась? Я голодный…

– Сейчас, Мотя, сейчас. Я все вижу, все понимаю. Сейчас все будет, Моть… Потерпи маленько.

Надо было вставать, заниматься обычными делами, а она все сидела, разглядывая пространство вокруг. И даже пришла неожиданно смелая мысль: давно пора ремонт делать.

Да что это с ней такое, хотелось бы знать? Какой ремонт? Еще с утра ни о каком ремонте не помышляла! Даже близко в мыслях такого не было – ремонт…

В дверь позвонили, и Мотя бросился в прихожую, забыв о пустой чашке. Кто это может быть? Ах да, это же соседка, Нина Степановна… Потеряла ее, наверное. Привыкла уже, что она ей каждое утро молоко и кефир покупает, когда с Мотей гулять выходит…

Открыла дверь, успев надеть на лицо извинительную улыбку. Нина Степановна стояла, держась одной рукой за стену, другой сильно опираясь на палку, смотрела исподлобья.

– Слава богу, жива-здорова… – произнесла соседка с явной укоризной. – Я уж три раза к тебе выходила… Забыла про меня, что ль?

– Да нет, я не забыла, Нина Степановна… Просто очень рано из дому ушла, дела были. Вот только что вернулась… Я вам вечером молоко и кефир куплю, хорошо? Извините, Нина Степановна…

– Да ладно, чего извиняешься-то! Ты ведь мне не обязана! Просто сама приучила к этому баловству – кашу по утрам варить на свежем молочке… А если дела, так что ж… Это хорошо, когда дела есть.

– Зайдете, Нина Степановна? Что ж мы через дверь…

– Ну если только на минуточку… Я в комнату проходить не буду, в прихожей постою. И садиться тоже не буду, потом вставать трудно… А что у тебя за дела такие срочные появились, из-за которых надо утром из дома бежать, а? Если не секрет, конечно?

– Ой, да в двух словах не расскажешь… Я и сама пока ничего толком не понимаю… Ни в этих делах, ни в себе…

– То-то я смотрю, ты будто другая стала! С лица изменилась будто! Глаза блестят, щеки порозовели, и смотришь совсем по-другому! Хахаля завела на старости лет, что ль?

– Да какой хахаль, что вы! – звонко рассмеялась она, откинув назад голову.

И сама вдруг испугалась этого смеха. Давно так не смеялась, очень давно. Забыла уже, каково это – взять и вот так от души рассмеяться. Забыла, забыла…

– Ну не говори, раз не хочешь, я и спрашивать больше не буду! – немного обиженно проговорила Нина Степановна. – И то, чего ж тебе секретов своих не иметь… Ты женщина молодая, тебе еще можно жизни радоваться. И хорошо, что очнулась, и слава богу. А то ходишь с пустыми глазами, страх смотреть…

Видимо, лицо у нее было очень удивленным, и потому Нина Степановна скомандовала коротко:

– Да ты подойди к зеркалу-то, подойди, погляди на себя сама! Стоишь, на меня таращишься! Что я, придумывать, что ли, буду? Это у меня в левом глазу катаракта, а правый-то хорошо видит! Можно сказать, глаз-алмаз!

Она послушно сделала шаг к зеркалу в прихожей, глянула на себя осторожно. Поначалу ничего такого, о чем толковала Нина Степановна, не увидела. Обычное лицо в мимических морщинках, короткая седая стрижка, маленький шрам, рассекающий бровь: в детстве с велосипеда упала, на всю жизнь след остался. Потом вгляделась…

Было что-то незнакомое в лице, было. Нина Степановна права. Нет, не так… Наверное, это просто забытое было. И блеск в глазах, и живость нечаянная вместо привычной пустоты, и улыбка эта… И даже щеки чуть порозовели, но это с мороза, наверное?

– Ну? Увидела? Я ж говорю – как молодуха выглядишь! – подтвердила свои наблюдения Нина Степановна. – Откуда только что и взялось!

– Да скажете тоже – молодуха… В мои-то семьдесят… – продолжая себя разглядывать, тихо проговорила она.

– А при чем тут семьдесят! Дело ведь не годах, правда? Некоторые и в пятьдесят уже старухами выглядят! Все дело в том, как душа внутри себя чувствует, живая она или нет!

– Да вы философ, Нина Степановна, как я посмотрю…

– Да какой там философ, скажешь тоже! Я как тот чукча, что вижу, о том и пою! Вот увидела тебя другую да и пропела… А ты теперь живи да радуйся, раз все так хорошо обернулось! Правда, не знаю я, что да как оно у тебя обернулось, ты ж не рассказываешь…

– Да я и сама еще ничего толком не понимаю, Нина Степановна!