– Очень просто! Я подошел к ней прямо, честно и смело... Но,во-первых, я должен вам рассказать один случай перед этим, который ужасно поразилменя. Перед тем как нам ехать, отец получил какое-то письмо. Я в это времявходил в его кабинет и остановился у двери. Он не видал меня. Он до того былпоражен этим письмом, что говорил сам с собою, восклицал что-то, вне себя ходилпо комнате и наконец вдруг захохотал, а в руках письмо держит. Я даже побоялсявойти, переждал еще и потом вошел. Отец был так рад чему-то, так рад; заговорилсо мной как-то странно; потом вдруг прервал и велел мне тотчас же собиратьсяехать, хотя еще было очень рано. У них сегодня никого не было, только мы одни,и ты напрасно думала, Наташа, что там был званый вечер. Тебе не так передали...

– Ах, не отвлекайся, Алеша, пожалуйста; говори, как тырассказывал все Кате!

– Счастье в том, что мы с ней целых два часа оставались одни.Я просто объявил ей, что хоть нас и хотят сосватать, но брак наш невозможен;что в сердце моем все симпатии к ней и что она одна может спасти меня. Тут яоткрыл ей все. Представь себе, она ничего не знала из нашей истории, про нас стобой, Наташа! Если б ты могла видеть, как она была тронута; сначала дажеиспугалась. Побледнела вся. Я рассказал ей всю нашу историю: как ты бросила дляменя свой дом, как мы жили одни, как мы теперь мучаемся, боимся всего и чтотеперь мы прибегаем к ней (я и от твоего имени говорил, Наташа), чтоб она самавзяла нашу сторону и прямо сказала бы мачехе, что не хочет идти за меня, что вэтом все наше спасение и что нам более нечего ждать ниоткуда. Она с такимлюбопытством слушала, с такой симпатией. Какие у ней были глаза в ту минуту!Кажется, вся душа ее перешла в ее взгляд. У ней совсем голубые глаза. Онаблагодарила меня, что я не усомнился в ней, и дала слово помогать нам всемисилами. Потом о тебе стала расспрашивать, говорила, что очень хочетпознакомиться с тобой, просила передать, что уже любит тебя как сестру и чтоб иты ее любила как сестру, а когда узнала, что я уже пятый день тебя не видал,тотчас же стала гнать меня к тебе...

Наташа была тронута.

– И ты прежде этого мог рассказывать о своих подвигах укакой-то глухой княгини! Ах, Алеша, Алеша! – вскрикнула она, с упреком на негоглядя. – Ну что ж Катя? Была рада, весела, когда отпускала тебя?

– Да, она была рада, что удалось ей сделать благородноедело, а сама плакала. Потому что она ведь тоже любит меня, Наташа! Онапризналась, что начинала уже любить меня; что она людей не видит и что японравился ей уже давно; она отличила меня особенно потому, что кругом всехитрость и ложь, а я показался ей человеком искренним и честным. Она встала исказала: «Ну, бог с вами, Алексей Петрович, а я думала...» Не договорила,заплакала и ушла. Мы решили, что завтра же она и скажет мачехе, что не хочет заменя, и что завтра же я должен все сказать отцу и высказать твердо и смело. Онаупрекала меня, зачем я раньше ему не сказал: «Честный человек ничего не долженбояться!» Она такая благородная. Отца моего она тоже не любит; говорит, что онхитрый и ищет денег. Я защищал его; она мне не поверила. Если же не удастсязавтра у отца (а она наверное думает, что не удастся), тогда и она соглашается,чтоб я прибегнул к покровительству княгини К. Тогда уже никто из них неосмелится идти против. Мы с ней дали друг другу слово быть как брат с сестрой.О, если б ты знала и ее историю, как она несчастна, с каким отвращением смотритна свою жизнь у мачехи, на всю эту обстановку... Она прямо не говорила, точно именя боялась, но я по некоторым словам угадал. Наташа, голубчик мой! Как бызалюбовалась она на тебя, если б увидала! И какое у ней сердце доброе! С нейтак легко! Вы обе созданы быть одна другой сестрами и должны любить друг друга.Я все об этом думал. И право: я бы свел вас обеих вместе, а сам бы стоял возледа любовался на вас. Не думай же чего-нибудь, Наташечка, и позволь мне про нееговорить. Мне именно с тобой хочется про нее говорить, а с ней про тебя. Тыведь знаешь, что я тебя больше всех люблю, больше ее... Ты мое все!

Наташа молча смотрела на него, ласково и как-то грустно. Егослова как будто ласкали и как будто чем-то мучили ее.

– И давно, еще две недели назад, я оценил Катю, – продолжалон. – Я ведь каждый вечер к ним ездил. Ворочусь, бывало, домой и все думаю, вседумаю о вас обеих, все сравниваю вас между собою.

– Которая же из нас выходила лучше? – спросила, улыбаясь,Наташа.

– Иной раз ты, другой она. Но ты всегда лучше оставалась.Когда же я говорю с ней, я всегда чувствую, что сам лучше становлюсь, умнее,благороднее как-то. Но завтра, завтра все решится!

– И не жаль ее тебе? Ведь она любит тебя; ты говоришь, чтосам это заметил?

– Жаль, Наташа! Но мы будем все трое любить друг друга, итогда...

– А тогда и прощай! – проговорила тихо Наташа как будто просебя. Алеша с недоумением посмотрел на нее.

Но разговор наш вдруг был прерван самым неожиданным образом.В кухне, которая в то же время была и переднею, послышался легкий шум, какбудто кто-то вошел. Через минуту Мавра отворила дверь и украдкой стала киватьАлеше, вызывая его.

Все мы оборотились к ней.

– Там вот спрашивают тебя, пожалуй-ка, – сказала онакаким-то таинственным голосом.

– Кто меня может теперь спрашивать? – проговорил Алеша, снедоумением глядя на нас. – Пойду!

В кухне стоял ливрейный лакей князя, его отца. Оказалось,что князь, возвращаясь домой, остановил свою карету у квартиры Наташи и послалузнать, у ней ли Алеша? Объявив это, лакей тотчас же вышел.

– Странно! Этого еще никогда не было, – говорил Алеша, всмущении нас оглядывая, – что это?

Наташа с беспокойством смотрела на него. Вдруг Мавра опятьотворила к нам дверь.

– Сам идет, князь! – сказала она ускоренным шепотом и тотчасже спряталась.

Наташа побледнела и встала с места. Вдруг глаза еезагорелись. Она стала, слегка опершись на стол, и в волнении смотрела на дверь,в которую должен был войти незваный гость.

– Наташа, не бойся, ты со мной! Я не позволю обидеть тебя, –прошептал смущенный, но не потерявшийся Алеша.

Дверь отворилась, и на пороге явился сам князь Валковскийсвоею собственною особою.

Он окинул нас быстрым, внимательным взглядом. По этомувзгляду еще нельзя было угадать: явился он врагом или другом? Но опишу подробноего наружность. В этот вечер он особенно поразил меня.

Я видел его и прежде. Это был человек лет сорока пяти, небольше, с правильными и чрезвычайно красивыми чертами лица, которого выражениеизменялось судя по обстоятельствам; но изменялось резко, вполне, снеобыкновенною быстротою, переходя от самого приятного до самого угрюмого илинедовольного, как будто внезапно была передернута какая-то пружинка. Правильныйовал лица несколько смуглого, превосходные зубы, маленькие и довольно тонкиегубы, красиво обрисованные, прямой, несколько продолговатый нос, высокий лоб,на котором еще не видно было ни малейшей морщинки, серые, довольно большиеглаза – все это составляло почти красавца, а между тем лицо его не производилоприятного впечатления. Это лицо именно отвращало от себя тем, что выражение егобыло как будто не свое, а всегда напускное, обдуманное, заимствованное, икакое-то слепое убеждение зарождалось в вас, что вы никогда и не добьетесь донастоящего его выражения. Вглядываясь пристальнее, вы начинали подозревать подвсегдашней маской что-то злое, хитрое и в высочайшей степени эгоистическое.Особенно останавливали ваше внимание его прекрасные с виду глаза, серые,открытые. Они одни как будто не могли вполне подчиняться его воле. Он бы ихотел смотреть мягко и ласково, но лучи его взглядов как будто раздваивались имежду мягкими, ласковыми лучами мелькали жесткие, недоверчивые, пытливые,злые... Он был довольно высокого роста, сложен изящно, несколько худощаво иказался несравненно моложе своих лет. Темно-русые мягкие волосы его почти еще ине начинали седеть. Уши, руки, оконечности ног его были удивительно хороши. Этобыла вполне породистая красивость. Одет он был с утонченною изящностию исвежестию, но с некоторыми замашками молодого человека, что, впрочем, к немушло. Он казался старшим братом Алеши. По крайней мере его никак нельзя былопринять за отца такого взрослого сына.