Он подошел прямо к Наташе и сказал ей, твердо смотря на нее:

– Мой приход к вам в такой час и без доклада – странен и внепринятых правил; но я надеюсь, вы поверите, что, по крайней мере, я в состояниисознать всю эксцентричность моего поступка. Я знаю тоже, с кем имею дело; знаю,что вы проницательны и великодушны. Подарите мне только десять минут, и янадеюсь, вы сами меня поймете и оправдаете.

Он выговорил все это вежливо, но с силой и с какой-тонастойчивостью.

– Садитесь, – сказала Наташа, еще не освободившаяся отпервого смущения и некоторого испуга.

Он слегка поклонился и сел.

– Прежде всего позвольте мне сказать два слова ему, – началон, указывая на сына. – Алеша, только что ты уехал, не дождавшись меня и дажене простясь с нами, графине доложили, что с Катериной Федоровной дурно. Онабросилась было к ней, но Катерина Федоровна вдруг вошла к нам сама,расстроенная и в сильном волнении. Она сказала нам прямо, что не может быть твоейженой. Она сказала еще, что пойдет в монастырь, что ты просил ее помощи и сампризнался ей, что любишь Наталью Николаевну... Такое невероятное признание отКатерины Федоровны и, наконец, в такую минуту, разумеется, было вызваночрезвычайною странностию твоего объяснения с нею. Она была почти вне себя. Тыпонимаешь, как я был поражен и испуган. Проезжая теперь мимо, я заметил в вашихокнах огонь, – продолжал он, обращаясь к Наташе. – Тогда мысль, котораяпреследовала меня уже давно, до того вполне овладела мною, что я не в состояниибыл противиться первому влечению и вошел к вам. Зачем? Скажу сейчас, но прошунаперед, не удивляйтесь некоторой резкости моего объяснения. Все это таквнезапно...

– Я надеюсь, что пойму и как должно... оценю то, что выскажете, – проговорила, запинаясь, Наташа.

Князь пристально в нее всматривался, как будто спешилразучить ее вполне в одну какую-нибудь минуту.

– Я и надеюсь на вашу проницательность, – продолжал он, – иесли позволил себе прийти к вам теперь, то именно потому, что знал, с кем имеюдело. Я давно уже знаю вас, несмотря на то что когда-то был так несправедлив ивиноват перед вами. Выслушайте: вы знаете, между мной и отцом вашим – давнишниенеприятности. Не оправдываю себя; может быть, я более виноват перед ним, чемсколько полагал до сих пор. Но если так, то я сам был обманут. Я мнителен исознаюсь в том. Я склонен подозревать дурное прежде хорошего – чертанесчастная, свойственная сухому сердцу. Но я не имею привычки скрывать своинедостатки. Я поверил всем наговорам и, когда вы оставили ваших родителей, яужаснулся за Алешу. Но я вас еще не знал. Справки, сделанные мною мало-помалу,ободрили меня совершенно. Я наблюдал, изучал и наконец убедился, что подозрениямои неосновательны. Я узнал, что вы рассорились с вашим семейством, знаю тоже,что ваш отец всеми силами против вашего брака с моим сыном. И уж одно то, чтовы, имея такое влияние, такую, можно сказать, власть над Алешей, невоспользовались до сих пор этою властью и не заставили его жениться на себе, ужодно это выказывает вас со стороны слишком хорошей. И все-таки, сознаюсь передвами вполне, я всеми силами решился тогда препятствовать всякой возможностивашего брака с моим сыном. Я знаю, я выражаюсь слишком откровенно, но в этуминуту откровенность с моей стороны нужнее всего; вы сами согласитесь с этим,когда меня дослушаете. Скоро после того, как вы оставили ваш дом, я уехал изПетербурга; но, уезжая, я уже не боялся за Алешу. Я надеялся на благороднуюгордость вашу. Я понял, что вы сами не хотели брака прежде окончания нашихфамильных неприятностей; не хотели нарушать согласия между Алешей и мною,потому что я никогда бы не простил ему его брака с вами; не хотели тоже, чтобсказали про вас, что вы искали жениха-князя и связей с нашим домом. Напротив, выдаже показали пренебрежение к нам и, может быть, ждали той минуты, когда я самприду просить вас сделать нам честь отдать вашу руку моему сыну. Но все-таки яупорно оставался вашим недоброжелателем. Оправдывать себя не стану, но причинмоих от вас не скрою. Вот они: вы не знатны и не богаты. Я хоть и имеюсостояние, но нам надо больше. Наша фамилия в упадке. Нам нужно связей и денег.Падчерица графини 3инаиды Федоровны хоть и без связей, но очень богата.Промедлить немного, и явились бы искатели и отбили бы у нас невесту; а нельзябыло терять такой случай, и, несмотря на то что Алеша еще слишком молод, ярешился его сватать. Видите, я не скрываю ничего. Вы можете с презрениемсмотреть на отца, который сам сознается в том, что наводил сына, из корысти ииз предрассудков, на дурной поступок; потому что бросить великодушную девушку,пожертвовавшую ему всем и перед которой он так виноват, – это дурной поступок.Но не оправдываю себя. Вторая причина предполагавшегося брака моего сына спадчерицею графини Зинаиды Федоровны та, что эта девушка в высшей степенидостойна любви и уважения. Она хороша собой, прекрасно воспитана, спревосходным характером и очень умна, хотя во многом еще ребенок. Алеша безхарактера, легкомыслен, чрезвычайно нерассудителен, в двадцать два года ещесовершенно ребенок и разве только с одним достоинством, с добрым сердцем, –качество даже опасное при других недостатках. Уже давно я заметил, что моевлияние на него начинает уменьшаться: пылкость, юношеские увлечения берут своеи даже берут верх над некоторыми настоящими обязанностями. Я его, может быть,слишком горячо люблю, но убеждаюсь, что ему уже мало одного меня руководителем.А между тем он непременно должен быть под чьим-нибудь постоянным,благодетельным влиянием. Его натура подчиняющаяся, слабая, любящая,предпочитающая любить и повиноваться, чем повелевать. Так он и останется на всюсвою жизнь. Можете себе представить, как я обрадовался, встретив в КатеринеФедоровне идеал девушки, которую бы я желал в жены своему сыну. Но я обрадовалсяпоздно; над ним уже неразрушимо царило другое влияние – ваше. Я зорко наблюдалего, воротясь месяц тому назад в Петербург, и с удивлением заметил в немзначительную перемену к лучшему. Легкомыслие, детскость – в нем почти еще теже, но в нем укрепились некоторые благородные внушения; он и начинаетинтересоваться не одними игрушками, а тем, что возвышенно, благородно, честно.Идеи его странны, неустойчивы, иногда нелепы; но желания, влечения, но сердце –лучше, а это фундамент для всего; и все это лучшее в нем – бесспорно от вас. Выперевоспитали его. Признаюсь вам, у меня тогда же промелькнула мысль, что вы,более чем кто-нибудь, могли бы составить его счастье. Но я прогнал эту мысль, яне хотел этих мыслей. Мне надо было отвлечь его от вас во что бы то ни стало; ястал действовать и думал, что достиг своей цели. Еще час тому назад я думал,что победа на моей стороне. Но происшествие в доме графини разом перевернуловсе мои предположения, и прежде всего меня поразил неожиданный факт: странная вАлеше серьезность, строгость привязанности к вам, упорство, живучесть этойпривязанности. Повторяю вам: вы перевоспитали его окончательно. Я вдруг увидел,что перемена в нем идет еще дальше, чем даже я полагал. Сегодня он вдругвыказал передо мною признак ума, которого я отнюдь не подозревал в нем, и в тоже время необыкновенную тонкость, догадливость сердца. Он выбрал самую вернуюдорогу, чтоб выйти из положения, которое считал затруднительным. Он затронул ивозбудил самые благороднейшие способности человеческого сердца, именно –способность прощать и отплачивать за зло великодушием. Он отдался во властьобиженного им существа и прибег к нему же с просьбою об участии и помощи. Онзатронул всю гордость женщины, уже любившей его, прямо признавшись ей, что унее есть соперница, и в то же время возбудил в ней симпатию к ее сопернице, адля себя прощение и обещание бескорыстной братской дружбы. Идти на такоеобъяснение и в то же время не оскорбить, не обидеть – на это иногда не способныдаже самые ловкие мудрецы, а способны именно сердца свежие, чистые и хорошонаправленные, как у него. Я уверен, что вы, Наталья Николаевна, не участвовалив его сегодняшнем поступке ни словом, ни советом. Вы, может быть, только сейчасузнали обо всем от него же. Я не ошибаюсь? Не правда ли?