и проблема решена. Но все было не так просто, мать не знала, на что ей равняться, на что положиться, кроме собственного терпения и любящего сердца. Кончилось тем, что она наготовила блюд, посолила по-разному и принесла в больницу, на пробу врачу. Перед этим она выписала на бумажку, сколько соли положила в каждое блюдо. Соль она сосчитала по крупинкам. Количество соли в блюде, которое одобрил доктор, она взяла за основу и по пять раз в день, надев спасительные очки, до ряби в глазах отсчитывала, точно таблетки, крошечные белые зернышки и крупицу за крупицей подсыпала в жизнь Цзиньчжэня.

Подсыпала опасливо.

Подсыпала так, будто ставила научный опыт.

День за днем, ночь за ночью, месяц за месяцем мать вкладывала в уход столько усердия и терпения, что и не снилось никаким «креветочкам», берегла Цзиньчжэня, как ребенка под сердцем. Порой, улучив свободную минутку, она доставала листок бумаги, на котором Цзиньчжэнь написал те строки кровью – листок этот был секретом Цзиньчжэня, но когда мать случайно его нашла, она почему-то не вернула его на место, оставила себе. Теперь это послание кровью, хранившееся неизвестно с какого года, стало тайной двоих, залогом родства душ. Каждый раз, взглянув на него, мать еще больше убеждалась: все не зря, и с новыми силами принималась за работу. С таким уходом Цзиньчжэнь попросту не мог не поправиться.

На следующий год после зимних праздников Цзиньчжэнь впервые за долгое время вернулся к учебе.

10

Залеский хоть и уехал, но мыслями, похоже, по-прежнему был с Ч.

В пору, когда Цзиньчжэня еще выхаживали, «как креветочку», Залеский трижды давал Лилли-младшему о себе знать. В первый раз, вскоре после переезда в N-ию, он прислал изящную пейзажную открытку, черканув на ней пару слов приветствия и оставив обратный адрес. Адрес был домашний, так что понять, где Залеский теперь трудился, по нему было невозможно. Прошло еще немного времени, и Залеский написал снова, теперь уже в ответ на письмо Лилли-младшего: он-де страшно рад, что Цзиньчжэнь идет на поправку, а работает он (Лилли-младший спрашивал, куда он устроился) в одном научном центре – но где именно и чем он занимался, не объяснил, словно об этом неудобно было распространяться. В третий раз он напомнил о себе перед китайским Новым годом, прислал написанное в рождественский сочельник письмо с веселенькими елочками на конверте. В нем он делился удивительной новостью, которую ему рассказал по телефону один приятель: в Принстонском университете группа ученых приступила к изучению структуры головного мозга, а возглавляет группу не кто иной, как знаменитый экономист Пол Самуэльсон. «Вот вам доказательство, – писал Залеский, – того, что значимость и притягательность этой темы – отнюдь не плод моего воображения… Но подступиться к ней, насколько я знаю, кроме ученых из принстонской группы, пока еще никто не осмелился».

Потому он надеялся, что Цзиньчжэня, если тот уже выздоровел (а он к тому времени и вправду почти поправился), как можно скорее отправят на учебу в Принстон. Независимо от того, будет он исследовать мозг или нет, ему полагалось учиться за границей; Залеский уговаривал Лилли-младшего не размениваться по мелочам и не поддаваться временным трудностям – не лишать Цзиньчжэня возможности поехать в Америку. Быть может, он боялся, что Лилли-младший решит сам изучать мозг и оставит Цзиньчжэня дома, чтобы тот ему помогал, а потому ради пущей убедительности приписал китайскую народную мудрость: «перед рубкой дров наточи топор», имея в виду, что научная работа пойдет быстрее, если к ней как следует подготовиться.

«Я все твержу, что Цзиньчжэню нужно учиться в Штатах, – писал Залеский, – потому что там созданы лучшие условия для того, чтобы заниматься наукой. В Америке Цзиньчжэнь, как говорится, расправит крылья».

В конце письма он добавил:

Я уже говорил: эта работа – миссия, возложенная на Цзиньчжэня самим Господом Богом. Прежде меня тревожило, что мы не в силах обеспечить его всем необходимым, дать точку опоры, но теперь мы знаем, где он получит все, что ему нужно, точка опоры найдена – Принстонский университет. Помните шутку про человека, который купил вино, но сам и пригубить его не успел, гости выпили все до последней капли? Кто знает, может, то, над чем сейчас трудится команда Самуэльсона, – лишь подготовка, а все овации в итоге достанутся одному китайскому пареньку…

Лилли-младший прочел письмо на перемене между парами. Из уличных динамиков во всю мощь звучала популярная тогда песня[26]:

МЫ ДАДИМ ОТПОР ВРАГАМ,

ПЕРЕЙДЕМ МЫ ЯЛУЦЗЯН…[27]

На рабочем столе лежала газета, крупный, словно на плакат, заголовок на первой полосе гласил: «АМЕРИКАНСКИЙ ИМПЕРИАЛИЗМ – БУМАЖНЫЙ ТИГР»[28]. Лилли-младший слушал гремящую за окном музыку, глядел на грозный черный заголовок, и ему казалось, что мир перевернулся вверх дном. Он не знал, как ответить Залескому, ему было не по себе, будто за ним следил, выжидая, таинственный третий глаз. Лилли-младший, теперь уже официально ректор университета, номинально числился и заместителем городского главы. Этой должностью его наградило народное правительство – за многолетнюю преданность Жунов науке, за то, что и знания свои, и деньги они отдавали родине. Можно сказать, Сяолай из восьмого поколения Жунов, Лилли-младший, возрождал былую славу рода. Это был пик и его личной славы, и, хотя карьеризм был ему чужд и нынешний успех не вскружил ему голову, все же, добившись вновь признания, которого он так долго был лишен, он, конечно, дорожил им – пусть даже, будучи интеллигентом, не выставлял это напоказ и со стороны порой казалось обратное.

Так Лилли-младший ничего и не написал; письмо из N-ии, газеты, от которых, казалось, так и несло пороховым дымом – со статьями о том, как в Северной Корее китайская добровольческая армия проливает кровь в ожесточенных боях с американцами, и задачу ответить Залескому он передал Цзиньчжэню.

– Поблагодари его, – сказал Лилли-младший, – и напиши, что война и текущая обстановка перекрыли тебе дорогу. Он, само собой, огорчится, – сказал Лилли-младший, – мне тоже жаль, но тут уж если кому и огорчаться, так это тебе. Сдается мне, – продолжил Лилли-младший, – на этот раз бог твой не на твоей стороне.

Закончив, Цзиньчжэнь принес письмо Лилли-младшему, и старик, точно забыв собственные слова, вычеркнул добрую половину строк, где выражалось сожаление, велел переписать и добавил:

– Вырежи из газет пару статей и отправь вместе с письмом.

Разговор этот случился в 1951-м, перед лунным Новым годом.

После Нового года Цзиньчжэнь вернулся в университет – не в Стэнфордский, конечно, и не в Принстонский, а всего лишь в