Н. В тот миг, когда конверт с переписанным набело письмом и «пороховыми» газетными вырезками упал в почтовый ящик, все прежние планы на будущее канули в пучине истории. Как сказала мастер Жун, «Есть письма, которые хранят память об истории, и есть те, что меняют историю; это письмо изменило историю одного человека».

[Далее со слов мастера Жун]

Перед тем как Чжэнь вернулся на пары, папа со мной советовался: оставить его в прежней группе или перевести на курс ниже. Хотя Чжэнь всегда отлично учился, он все-таки проболел целых три семестра, только-только поправился, был еще слаб, поэтому я считала, что на третьем курсе ему будет сложно, и предлагала отправить его на второй. Но в итоге его все равно оставили на третьем – он сам об этом попросил. Я хорошо помню его слова. Он сказал:

– Бог послал мне болезнь, чтобы уберечь меня от учебников. Он боялся, что я превращусь в их раба, утрачу азарт исследователя и стану ни на что не годен.

Как вам такое? Пожалуй, звучит даже самонадеянно, не правда ли?

Надо отметить, что раньше Чжэнь был о себе не слишком высокого мнения, но тяжелая болезнь словно подменила его. Хотя по-настоящему его изменили книги, обширное внеклассное чтение. Чжэнь, пока болел, перелопатил почти всю нашу с папой домашнюю библиотеку – что не прочел, то пролистал. Читал он быстро и чудно́ – бывало, возьмет в руки книгу, перевернет несколько страниц и поставит на место. Некоторые посмеивались, мол, Чжэнь вдыхает знания носом, даже придумали ему прозвище – «господин Книжный Нюхач». Люди, конечно, преувеличивали, но книги он и вправду поглощал стремительно, и вечер не успевал пройти, как он уже дочитывал очередной том. Такая скорость объяснялась в том числе и количеством прочтенного – когда много читаешь, повышаешь эрудицию и быстрее усваиваешь новое. Литературу он читал не по предметам, к тому, о чем писали в учебниках, не проявлял ни малейшего интереса, частенько пропускал пары, даже мои лекции вздумал прогуливать. К концу семестра количество пропусков Чжэня впечатляло не меньше, чем его оценки: он был у нас главный и по прогулам, и по успеваемости, оставил всех однокурсников далеко позади. И не было другого такого библиотечного завсегдатая – за полгода он взял по абонементу двести с лишним книг: о философии, литературе, экономике, искусстве, военном деле. Да чем он только не увлекался! Летом папа отвел его на чердак, открыл кладовую, где хранились коробки с книгами Залеского, и сказал:

– Это не учебники, это книги Залеского, почитай, если осилишь.

На следующий год, в марте-апреле, четвертый курс начал писать дипломные работы. Ко мне подошли несколько преподавателей с нашего факультета, те, кто вел у Чжэня предметы по специальности, и попросили поговорить с Чжэнем – убедить его сменить тему диплома. Мол, тему он взял проблемную, и потому никто из них не готов стать его научным руководителем. Я спросила, что за проблема, мне сказали: политическая.

Оказывается, выпускная работа Чжэня строилась вокруг теории знаменитого математика Вейнера – теории числовой двунаправленности. Чжэнь собирался ее доказать. Вот только Вейнер был известным в научной среде антикоммунистом, говорили, он даже повесил на двери дома табличку: «КОММУНЯКАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Когда бушевала Корейская война, он ратовал за то, чтобы американцы пересекли Ялуцзян. Казалось бы, у науки нет государственных границ, нет идеологий, но ярый антикоммунизм Вейнера придал политический окрас и его научной теории; большинство социалистических стран (во главе с Советским Союзом) ее не признавали, даже не обсуждали, а если и упоминали о ней, то только чтобы раскритиковать. Доказывать теорию Вейнера значило «идти против течения», дело было крайне деликатное, опасное.

Не знаю, то ли в папе «взыграла интеллигентность», то ли ему так понравился план работы Чжэня, только пока все выступали против и ждали, что папа велит сменить тему, он не только не стал отговаривать Чжэня – он всецело одобрил тему диплома и сам вызвался добровольцем – стал научным руководителем.

Выпускная работа Чжэня называлась «Константа π: явное и скрытое», и ее содержание далеко выходило за пределы того, что изучают в бакалавриате. За такую работу мог бы взяться магистрант. Даже не сомневаюсь: эту тему подсказали Чжэню чердачные книги… [Продолжение следует]

Когда Цзиньчжэнь показал первый черновик, Лилли-младший воодушевился еще сильнее, придя в восторг от проницательных, стройных, логичных суждений, только он счел, что некоторые доказательства слишком сложные и их следует подредактировать. Тут убрал, там сократил, вычеркнул то, что доказывать не требовалось, умозаключения, к которым Цзиньчжэнь по незнанию шел окольными путями, заменил более строгими, прямыми выводами, так, что текст вконец перестал быть похож на диплом студента-бакалавра. Объем после редактуры уменьшился вдвое, с двадцати с лишним тысяч иероглифов до десяти с чем-то тысяч, и в таком виде работа была впоследствии напечатана в журнале «Народная математика» и наделала в отечественных научных кругах немало шума. Впрочем, почти никто не поверил, что Цзиньчжэнь писал ее сам, без посторонней помощи: с каждой новой поправкой диплом все больше напоминал серьезный, с блестящим творческим подходом научный трактат.

Сильные и слабые стороны работы были очевидны. Достоинство ее заключалось в том, что Цзиньчжэнь, отталкиваясь от числа π, с помощью теории Вейнера мастерски проанализировал проблемы, с которыми неизбежно столкнется искусственный интеллект, да так ловко, что складывалось впечатление, будто автор ухватил рукой невидимый ветер. Однако все удивительные суждения строились на одном-единственном допущении, что число π – константа, и в этом был недостаток текста: все гипотезы казались ненадежными, воздушными замками. Чтобы замки опустились на землю и работа приобрела научную ценность, читатель должен был разделять убежденность автора в том, что π – действительно постоянная величина. Сколько бы ученых ни называло π константой, до сих пор еще никому не удалось это доказать. И пусть не меньше половины математического сообщества признает π постоянной, все же, пока не найдены неопровержимые доказательства, верить этому или нет – личное дело каждого; точно так же, пока Ньютон не обосновал, почему яблоки всегда падают с деревьев на землю, любой мог сомневаться в существовании гравитации.

Разумеется, для того, кто не считает π математической постоянной, все доводы Цзиньчжэня будут пустым звуком. И наоборот, сторонников этого положения поразит, как Цзиньчжэнь ухитрился возвести целую крепость на столь неблагодатной почве – все равно что выковал изящный цветок из грубого железа. Цзиньчжэнь утверждал: с точки зрения математики человеческий мозг – и есть число π, бездонная, бесконечная непериодическая десятичная дробь. Опираясь на вейнеровскую теорию числовой двунаправленности, он определил главную сложность