Лев стоял на краю обрыва, с ужасом глядя в бесконечную пропасть. Далеко внизу деревья казались не больше спичек. Одно неосторожное движение, и он лежал бы сейчас на камнях, окруженный причудливым узором из кровавых брызг. Сердце защемило от мысли о Рае: он не может позволить себе вот так нелепо погибнуть, особенно тогда, когда почти добрался до места! Лев был уверен, что его дочь заперта в стенах этого громадного угрюмого дворца на соседней горе, и у него были на то основания: ведь ему все-таки удалось расшифровать записку. Но как же это было непросто!

Лев вспомнил, как вчера, сидя на набережной с трепещущим от ветра листком в руках, мысленно распахнул дверцу старой кладовки на задворках своей памяти. Он долгие годы предпочитал обходить стороной это укромное место, чтобы не тревожить воспоминания, таящиеся в пыльном мраке, ведь нарочно спрятал их подальше сразу после того, как Вера оставила его, – картины прошлого вызывали невыносимую физическую боль. Теперь Льву необходимо было отыскать одну из этих картин, в которой скрывалась важная подсказка, и он, собравшись с духом, решительно принялся ворошить старый хлам, зная, что этот процесс окажется более болезненным, чем самая изощренная телесная пытка. Наугад вытянув из памяти первый попавшийся фрагмент, он погрузился в воспоминания с таким чувством, будто нырнул в озеро, тихое с виду, но сплошь кишащее опасными зубастыми пираньями.

Это оказалось адски колючее утро, первое после поступка Веры. За окном было холодно и тоскливо. По стеклу стучали острые, как осколки льда, дождевые капли, будто хотели пробить хрупкую преграду, ворваться в дом и наполнить его промозглой слякотью, разрушить атмосферу уюта. Только вряд ли они способны были сделать хуже, чем было сейчас. Октябрьское ненастье, бушевавшее снаружи, меркло в сравнении с неестественным пугающим безмолвием, царящим в квартире. Лев был бы даже рад, если б стекло в окне лопнуло, а вместе с ним разлетелась бы вдребезги и эта невыносимая стылая тишина; чтобы со свистом ворвался ветер, расшвырял повсюду мокрые желто-коричневые листья и заглушил этот беззвучный, сводящий с ума, звон в голове; чтобы возникла необходимость встать, начать шевелиться, что-то делать, отвлечь измученный мозг бытовыми делами и не думать о Вере хотя бы несколько минут. Взять передышку. Но передышки не предвиделось, стекло успешно противостояло натиску стихии, а Лев сидел на смятой, сбитой в комок постели, похожей на истоптанный сугроб, уткнувшись подбородком в колени, обтянутые трикотажными пижамными брюками, и думал. Несметное число «если бы» кружило вокруг него роем омерзительных навозных мух, но все-таки теперь их было гораздо меньше, чем вчера вечером. Он уже прихлопнул немалое число этих назойливых тварей, жужжащих о том, что он один во всем виноват. Чувство вины было едким, как кислота, и неумолимым, как старение: такое будет выжигать душу бесконечно долго – до конца жизни, если от него вовремя не избавиться. Нельзя позволить ему пустить корни глубоко внутрь, иначе будет поздно, и муки совести будут терзать его до гробовой доски.

Лев искал оправдание, и каждый раз, когда ему удавалось придумать что-то убедительное, еще одно «если бы» смолкало. Поэтому к утру чувство вины, такое острое и жалящее, притупилось и съежилось, уступая место подрастающей злости. Именно утром первый раз возникла мысль: «Бросила!» Потом эта мысль стала постоянной спутницей воспоминаний о Вере. Но, подумав так о жене впервые, Лев вдруг испугался и ощутил прилив жгучего стыда. На него тут же набросился рой «если бы»: если бы он был хорошим мужем, если бы уделял жене больше внимания, если бы не отмалчивался, вместо того чтобы отвечать на ее вопросы, если бы хоть на миг допустил, насколько все серьезно, этого не случилось бы! Но полчище упреков сдерживало веское возражение, которым Лев прикрылся, как щитом: «Пусть я заслужил, но ведь она бросила не только меня! В чем была виновата Раюшка?! Как можно было не подумать о дочери?! Эгоистка! Жаждала мести, хотела наказать мужа, и ребенка своего не пощадила!» Лев еще не думал, как сказать Рае о матери. Вчера дочку забрала сестра жены Надя, чтобы дать ему возможность собраться с мыслями и прийти в себя. Скоро дочь вернется домой, и нужно будет как-то объяснить ей, почему ее мама больше не будет жить с ними. Сказать правду – слишком жестоко для ранимой детской души. Хотя рано или поздно она все узнает, но пусть уж лучше потом.

Именно в то утро Лев впервые подумал о том, чтобы записать Раю в балетную школу. Дочь, как многие девочки ее возраста, мечтала стать балериной, но когда Лев пытался уговорить жену прислушаться к просьбам Раи, Вера возражала: «Будут травмы и слезы! Одно сплошное мучение! Нечего время тратить и здоровьем ребенка рисковать!» Теперь возражать было некому. Лев решил, что в ближайшие дни отведет Раю в балетную школу. Поглощенная новым интересным занятием, дочь будет реже вспоминать о матери. А когда отвыкнет, тогда ей легче будет принять неприглядную правду.

Вечером Надя привезла Раюшку. Дочь с порога принялась тараторить о том, где они были и что купили, вывалив свои подарки из пакета прямо на пол, и Лев с Надей не рискнули касаться опасной темы, договорившись созвониться позже. Надя ушла, а Рая еще долго ходила за Львом по пятам, рассказывая в подробностях обо всем, что произошло за день. Вдруг, будто опомнившись, она спросила: «А где мама? На работе еще?» Лев ждал этого вопроса, поэтому ни один мускул не дрогнул на его лице, и он спокойно ответил: «Как, ты не знаешь? Ой, прости! Я совсем забыл, что не сказал тебе! Ее еще вчера отправили в срочную командировку. Она так переживала, что не увидит тебя до отъезда, и даже хотела приехать к вам с Надей, чтобы попрощаться, но потом поняла, что не успеет на поезд. Мама просила передать, что целует тебя!»

Выражение счастливой беззаботности на лице Раи сменилось разочарованием, она воскликнула обиженно: «Как? А почему она мне не позвонила? А можно, я ей сама сейчас позвоню?» Лев не растерялся и продолжил невозмутимо врать: «Она, и правда, очень спешила. А там, где она сейчас находится, нет связи. Я только что ее набирал. Давай завтра попробуем?»

Завтра они, разумеется, не дозвонились – телефон Веры оказался выключен. «Может, разрядился? Бывает. Мама у нас такая рассеянная». – Лев подмигнул Раюшке и улыбнулся, пытаясь всем видом показать, что ничего страшного не произошло, и тут же отвлек ее предложением пойти записываться в балетную школу. Глаза Раи радостно вспыхнули. «Правда?» – недоверчиво выдохнула дочь, заглядывая ему в лицо.

В тот день она была невероятно счастлива. В школу ее взяли, да еще сообщили, что у нее хорошие природные данные, а потом они поехали в специальный магазин и купили все необходимое: черное спортивное «боди», пышную невесомую «пачку» и железобетонные тупоносые пуанты, обтянутые атласом. От всех этих вещей Раюшка пришла в неописуемый восторг. Дома она то и дело примеряла что-нибудь из обновок, скакала по квартире, задирая ноги выше головы, и выкрикивала только что выдуманную считалочку: «Раз, два, три, на меня посмотри! Два, три, четыре, мой танец – лучший в мире! Три, четыре, пять, я люблю танцевать! Три, два, один, я лучшая из балерин!» Тогда Лев и назвал ее впервые Раюшкой-попрыгушкой, а она его – Лекой-лежебокой. Она весело смеялась весь вечер, а перед сном у нее случилась истерика. «Позвони маме! Позвони! Позвони!» – пронзительно кричала она, не слушая его возражений об отсутствии связи. Уснула Рая далеко за полночь, обессилев от рыданий. Утром Лев снова соврал дочери, придумав, что звонила мама, говорила, что у нее все в порядке, только ей туда позвонить нельзя, потому что связь очень плохая, и, чтобы поговорить, маме приходится забираться на крышу гостиницы, в которой она остановилась, а это очень высоко, и она боится. «Ты врешь!» – заорала дочь и со злостью так сильно толкнула его в плечо, что Лев едва не свалился на пол с края ее кровати. Все-таки Рая была уже не такая маленькая, чтобы верить в подобную чушь. Но Лев упорно стоял на своем: мама в командировке, и там почти нет связи, а еще там другой часовой пояс, поэтому мама звонит только ночью, когда Рая спит. Постепенно дочь привыкла к этой лжи и перестала требовать позвонить, но принялась терзать Льва вопросом: «Когда она приедет?» Он врал, называя наугад какое-нибудь число, но время шло, наступала обещанная дата, и приходилось врать снова – якобы, что мама должна была выехать, но ей неожиданно продлили командировку из-за чрезвычайных обстоятельств на работе. Поначалу Рая возмущенно требовала, чтобы они немедленно поехали к маминому начальнику и заставили его отменить командировку, затем красным фломастером обводила на календаре новую дату, названную Львом, и ждала дальше. Он чувствовал щемящую боль в сердце каждый раз, когда видел, как дочь тщательно, крест-накрест, перечеркивает очередной прошедший день и считает, сколько еще осталось.