Нужно отдать должное Инессе и ее закутанной помощнице: они умело помогали измученной роженице. Инесса поддерживала ее лохматую голову, поила холодной водой из ручья, Варвара же кротко пеняла Ефрему:

— Ах, будь ты ослицей, Ефрем, как бы кстати пришлось Катерине твое молоко!

Весь день прошел в муках. Она искусала до крови все губы, а руки ее были в черной земле, как в войлочных плотных перчатках.

— Не может он выйти. Большой, видно, слишком, — сурово сказала Инесса. — Сестрица Варвара, вам нужно решиться и произвести операцию.

— Помилуйте! Разве же в этих условиях… Мой опыт ничтожен…

— Однако он есть. — Инесса сверкнула глазами. — Она угасает, ребенок устал. С собою у вас то вино из бананов?

— Вино-то с собою. И все инструменты. Однако мне страшно.

— Всем страшно, — сказала Инесса. — Глядите: луна поднялась. Полнолунье сегодня. Луна нам поможет своим ярким светом.

— Да нехорошо, говорят, в полнолунье. Он очень силен, говорят.

— Кто? Дьявол? Сестрица Варвара! — Инесса всплеснула руками. — Да нам ли с тобою судачить о дьяволе!

Она положила себе на колени истерзанную Катерину и стала поглаживать мокрые волосы, испачканные ярко-черной землей.

— Не бойся, не бойся! — шептала она. — Родишь его по-современному. Пузо твое рассечем и достанем младенчика.

— Нет, так не хочу! — Катерина забилась, как бьется волчица, попавши в капкан. — Не дам нас зарезать! Ты ведьма, Инесса! Не зря говорят! Заткни этот нож себе знаешь куда? — И вырвала скальпель у кроткой Варвары. — Умрем — значит вместе умрем!

— Ну все! Разошлась, — прошептала Инесса. — Пора бы уж дать ей напиток банановый…

Страдания все нарастали. Бедняжка кусала ладони, плевалась и грызла холодную землю, молила Христа, потом стала звать себе в помощь Аллаха, потом просто хрипло и дико рычала, как будто бы разом забыла слова. К утру она стихла. Варвара раскрыла ей губы и быстро влила в ее рот мутно-белую жидкость.

— Вино из бананов, — сказала Варвара. — Сильнейший наркоз и вполне безопасен. Хвала всем святым, что вчера я взяла последнюю порцию этого снадобья. Смотрите: заснула. Ну что, начинаем?

— Давайте попробуем. Выбора нет. Зашить вы сумеете?

— Это нетрудно. Другое мне страшно: что с кровью-то делать? Вдруг не остановим?

— Я заговор знаю. Он, правда, языческий, но очень верный.

— Языческий, матушка? — смущенно спросила Варвара. — Уместно ли нам возвращаться к язычеству?

— Пора, приступайте. — Инесса как будто вопроса ее не расслышала. — Поздно. А то ваш напиток и действовать кончит.

«Времена Позднего Средневековья оставили незначительные свидетельства о тех хирургических операциях, которые были производимы тогда с величайшею осторожностью и сохранением тайны. Мало кто знает, что именно да Винчи родился через кесарево сечение, произведенное женщиной-хирургом, уроженкой далекой Индии, которая вместе с другими паломниками пришла в Рим, вступила в католический орден и попала под сильнейшее, почти магнетическое влияние Инессы… Что произошло с сестрой Варварой, настоящее имя которой, данное ей богатыми и знатными родителями, было Индранжит („завоевательница Индры“), доподлинно неизвестно, однако есть подозрения, что операция по извлечению младенца Леонардо из тела матери его Катерины была не единственной хирургической операцией, совершенной ею в условиях средневековой дикости».

— Мне потребуется ваша помощь, матушка Инесса, — тихо сказала Варвара.

— Огонь развести?

— Да, огонь. И держите ей ноги.

Инесса быстро развела огонь из сухих прошлогодних веток и изо всей силы надавила обеими руками на ноги обессилевшей и почти потерявшей сознание Катерины. Прокалив как следует на огне так называемый скальпель, при виде которого расхохотались бы все медсестры, нянечки и врачи бывшей Кремлевской, а ныне Первой Клинической Больницы по Управлению Делами Президента, сестрица Варвара быстро и резко произвела глубокий разрез от лобкового сочленения до пупка, открыв, таким образом, не только брюшину, но и матку, в которой находился ребенок. Изнутри раскрывшихся телесных тканей, ярко-красных от хлынувшей крови, женщины поспешно извлекли чудесного, с круглым лицом и ясными глазами нежнокудрявого младенца, которого Инесса немедленно прижала к обнаженной груди его потерявшей сознание матери. Тем же ножом сестра Варвара быстро перерезала пуповину. Младенец подождал пару секунд и, наконец, мелодично, но страдальчески закричал, раскрывая слипшиеся легкие и подтверждая самостоятельность своего существования. Между тем Инесса, передав младенца Варваре, перевернула на бок мать новорожденного, слив на траву всю скопившуюся жидкость и осторожно вынув сгустки только что остановившейся под силой ее заговора крови. Рукою, тщательно промытой банановым вином, она извлекла влажную плаценту, в те времена известную только под примитивным названием «детское место», и Варвара снова положила ребенка на материнскую грудь. После этого обе женщины быстро прижгли раскаленным металлом все еще немного кровившие края брюшины, Варвара соединила их, сшила с помощью простой иголки, а после этого наложила на живот Катерины полотняную, пропитанную какой-то мазью тряпочку.

Прошло полчаса. Теперь затаите дыхание: я вам расскажу что-то очень чудесное. Спала Катерина, к себе прижимая младенца и даже во сне улыбаясь счастливой, лукавой улыбкой, спал мальчик, омытый Инессой и вытертый насухо синею тканью, спал верный Ефрем, подложивши под лоб мохнатую лапу, и спали, обнявшись, Варвара с Инессой. Одна — вся закутанная, как положено закутывать женщину в Индии, другая — в простом черном платье и красной косынке. Апрель был в своей середине. Палило вовсю флорентийское солнце. Внизу, под холмом, жизнь бурлила все так же: чума пожирала людей, шли молебны, обрушивались укрепленные крепости, мужья изменяли своим верным женам, а жены своим, тоже верным, мужьям, каких-то людей хоронили, каких-то бросали в зловонные ямы, прощали долги перед смертию и долгов не прощали, пекли белый хлеб, воровали и лгали, клялись любить вечно, но не получалось. Короче: шла жизнь, как мы все ее знаем по книгам, по опыту и понаслышке.

Старик же, купивший когда-то на рынке рабыню из Азербайджана, сидел в ореховой роще и ждал. Теперь расскажи я кому-то, что старый, седой человек ждет, когда средь листвы появится ангел, меня бы, во-первых, упрятали сразу куда-нибудь за город и стали бы пичкать какой-нибудь дрянью, а если бы я объяснила, что это — метафора, «литературный прием», поскольку я все же известный писатель и знаю немало прекрасных приемов, — скривился бы тот, кто спросил, и захлопнул во гневе прекрасную умную книгу. Однако же именно так все и было. И это отнюдь не метафора, милые, отнюдь никакой не «прием», а правдивость заветной истории, многажды мной продуманной, многажды мной пережитой.

Он ждал ангела, который должен был сообщить ему решение, принятое там, поскольку заранее никто из людей не мог знать этого решения. Старик волновался и за Катерину, и за ее сына. Он уже выполнил все, что было ему приказано, и теперь боялся, как бы ангел не сказал ему, что миссия Катерины закончена и удивительный ребенок обойдется без нее.