я вас увижу, то непременно влюблюсь».

Велярская засмеялась.

«Скажите, пожалуйста. – Ну и как вам кажется, – он прав?»

«Пока прав. Глаза и руки у вас удивительные. Об остальном не берусь судить по первому впечатлению».

«А насчет того, что вы в меня влюбитесь?»

Тумин улыбнулся.

«Не исключена возможность».

«Мерси. Вы очень любезны».

Велярская подошла к зеркалу и поправила волосы.

Тумин пристально оглядел ее всю с головы до ног.

«Не смотрите на меня так. А то я волнуюсь, как на экзамене и очень боюсь провалиться».

«Не бойтесь. В крайнем случае вы, надеюсь, не откажетесь от переэкзаменовки».

Велярская расхохоталась.

Тумин встал и подошел ближе.

«Кроме шуток, Нина Георгиевна. У меня к вам серьезная просьба. Я человек грубый, – пролетарий. Ничего не знаю, ничего не видел. У вас тут культура, искусство, театры. Введите меня в курс всех этих прелестей. Займитесь культурно-просветительной работой».

Велярская хохотала до слез.

«А вы можете арапа заправить! Пустяки пролетарий! Если-бы такие были все пролетарии, от коммунизма давно бы ничего не осталось».

«Ошибаетесь, Нина Георгиевна. Жестоко ошибаетесь. – Я пролетарий, коммунист. По убеждениям, по образу жизни, по работе я самый настоящий коммунист. – Вы думаете, если я хорошо одет, брит и причесан, я уже не могу быть пролетарием. – Ужаснейший предрассудок! – Пролетарий обязательно должен быть шикарен, потому что он теперь завоеватель мира, а вовсе не нищий, которому, как говорится „кроме цепей терять нечего“».

«А вы в партии?»

«Это не важно. Допустим, что я в партии не состою. Разве я от этого перестаю быть коммунистом?»

«Я с вами не спорю».

«Для партии требуются не просто коммунисты, а партийные работники. Дисциплинированные. Один в один. Без всякой отсебятины, – как в армии. – А я был бы белой вороной. Это плохо. Теперь я белая ворона среди беспартийных, – и это хорошо».

Он вдруг осекся.

«Впрочем извиняюсь. Вам это должно быть совершенно неинтересно».

«Напротив. Очень интересно. Я только не пойму, как это коммунист может быть не нужен коммунистической партии?»

«Почему не нужен? Очень нужен. Но не как член партии. Не все же коммунисты делают партийную работу. – Больше. – Можно быть прекрасным партийным работником и очень плохим коммунистом».

Велярская села на кушетку и откинулась на подушки.

«Ну, вы мне совсем заталмудили голову. Я уж ничего не понимаю».

Тумин подбежал и поцеловал обе ручки.

«Простите. Не буду больше. Я вам должно быть здорово надоел. Я пойду».

«Нет, нет. Сидите. Мне с вами очень приятно».

«Нет, я отправлюсь. – Если вам не скучно, пойдемте завтра куда-нибудь по вашему выбору. Начните свою культурно-просветительную работу».

«Хорошо. Пойдемте».

«Позволите за вами зайти».

«Да, – пожалуйста».

Тумин ушел.

Велярская подошла к зеркалу. Попудрилась. Потом кликнула горничную.

«Позвоните портнихе, чтобы прислала платье непременно завтра к 6 часам; никак не позже».

XII.

Велярский накинулся на Стрепетова.

«Послушайте, голубчик. Так же нельзя! Нина Георгиевна рвет и мечет».

«Да уверяю вас, – я ничего такого не сказал. Чего она рассердилась, не понимаю».

«Как не понимаете? Вы предлагаете ей дать Сандарову взятку натурой. Это же скандал.»

«Ничего подобного. Дамские штучки. Просто напросто попросил пойти со мной к Сандарову, потому что она ему нравится и он будет поэтому покладистей».

«Мне объяснять нечего. Я понимаю отлично. Но она-то это воспринимает иначе. Она – не мы с вами».

Стрепетов развел руками и отвернулся.

Велярский хлопнул его по плечу.

«Ну, не расстраивайтесь, Стрепетов. Все уладится. Просто вы неудачно подошли. Через некоторое время попробуйте еще раз».

Стрепетов дернул головой.

«Ладно. Сделаем. А не выйдет так, – есть запасный путь».

«Какой?»

«Через его секретаршу, тов. Бауэр. Коммунистка, но тем не менее женщина».

Велярский захохотал.

«С вами, Стрепетов, не пропадешь».

«Главное, – сама подошла. Вы – Стрепетов? Да. Ждете тов. Сандарова? Да. Я его секретарша. Очень приятно. То да се. Поговорили. Хочу свезти ее в театр».

Вышли на улицу. Стрепетова ждал извощик.

«Вы домой? Я вас подвезу».

Извощик тронулся.

«Коммуниста надо брать умеючи. На культуру. В этом батенька весь фокус».

И хлопнул Велярского по колену.

XIII.

Тумин и Велярская ушли со второго действия.

«Может я ничего не понимаю, но это невыносимо скучно».

«Вы грубый пролетарий».

«Должно быть».

Вышли на улицу.

«Пройдемтесь пешком. Хотите?»

«С удовольствием».

Тумин взял Велярскую под руку. Медленно пошли по бульвару.

«Вы замужем?»

«Да. – А почему вы спрашиваете?»

«Так, просто. Интересуюсь?»

«А почему это вас интересует?»

«Да меня многое интересует, что вас касается».

«Например?»

«Например, как вы проводите день? Что вы целый день делаете?»

«Ничего не делаю».

«Решительно ничего?»

«То-есть делаю: – читаю, гуляю, хожу в гости, в театр, к портнихе, за покупками».

«А муж?»

«А муж занят своими делами. Приходит домой поздно, усталый, ложится отдохнуть, потом опять уходит. Иногда уходим вместе».

«Так что вы как бы не замужем?»

Велярская засмеялась.

«Это и называется быть замужем. А быть вместе целый день называется иначе».

«Как же?»

«Ну, – я думаю, вы не настолько грубый пролетарий, чтобы таких вещей не знать».

Тумин крепче прижал ее руку к своей.

«Вы ужасно милая женщина, Нина Георгиевна. Я понимаю Пономарева».

«Уже?..»

Они засмеялись и пошли еще медленней.

«Странный вы человек! Вы спрашиваете, что я делаю? А что я могу делать? Трудиться?»

«А почему бы нет?»

«Как? В какой области?»

«У меня, конечно, может быть один ответ: – в коммунистической».

«Пожалуйста! С громадным наслаждением; если это будет забавно».

«Очень мило! Если это будет забавно!»

«Конечно. Если не забавно, то зачем я стану тогда делать».

Тумин нахмурился.

«Вот, вот. Тут-то оно и начинается».

«Что начинается»?.

«Черта, – через которую не перескочишь».

«Какая черта»?.

«Женская. – Все женщины такие. И самые квалифицированные особенно».

«Я не понимаю про что вы говорите».

«Я говорю про то, что забавного в коммунизме ничего нет, и что поэтому у коммунистов нет настоящих женщин, а есть такие, которые давно забыли, что они женщины. Поэтому коммунист бежит к буржуазным дамам, корчит перед ними галантного кавалера, старается спрятать свой коммунизм подальше, потому что он, видите ли, не забавный, – и понемногу развращается».

Велярская засмеялась.

«Это относится, как к членам партии, так и не членам, да»?

«Вы хотите сказать, относится ли это ко мне? Да, относится».

Велярская заглянула ему в лицо.

«Вы как будто даже рассердились. Простите меня, если я в чем нибудь виновата».

Тумин отвернулся.

«Вам смешно, а мне грустно. Женщина – ужасная вещь. Особенно для нас коммунистов. Хуже всякой белогвардейщины».

Велярская отстранилась и высвободила руку.

«Ну, знаете! Если общество буржуазной дамы вам так вредно, то лично я могу вас от этой неприятности