– Подожди, – сказала она.

Он ее не услышал.

Ханна осталась одна.

Кое-что не изменилось. Низкое безликое небо, озаренное тусклым табачно-охряным сиянием. Тишина. Не совсем тишина. Звуки были приглушенными, словно доносились из дальних комнат, отгороженных толстыми стенами. Подслушанные звуки окружающих. Звуки, рассказывающие чужие истории, к которым ты был непричастен. Звуки, которые оставляли тебя в одиночестве, сейчас и навсегда.

Ханна шла по улице жилого квартала, усаженной деревьями. Улица была знакомой, но Ханна такой ее никогда не видела. Машин не было. Листва на деревьях была серой. Дома, точнее, словно бы дома были прямоугольниками с крышами. Не было ни дверей, ни окон. Они наводили на мысль об укрытии, только и всего. Дома выглядели неприступными. Подчеркивали одиночество.

Улица оканчивалась тупиком. За ней начиналась лужайка. Деревья стали выше. Сосны, эвкалипты и пара секвой. На лужайке стояли столы для пикника – пустые, старые, заброшенные. К ним уже давно не привязывали воздушных шаров в день рождения.

По лужайке вправо уходила тропа. Ханна прошла по ней до конца, до затененной тьмы, и лишь сейчас поняла, что стоит высоко-высоко. Потом она взглянула на ландшафт и…

Это был парк «Оушен-вью».

Ханна заморгала и огляделась. Да, конечно, она знала, где это. Это был парк в Санта-Крузе, на другом конце города от теперешнего дома Ханны. Она с родителями часто ходила сюда, когда была маленькой и они жили в восточной части города, когда все было прекрасно, когда ее окружали лишь тепло, вкусная еда, игры и сладкий сон – ну, и иногда мультики по телевизору.

Ханна осторожно подошла к обрыву. Что-то было не так. Отсюда должен быть виден пляжный променад. И, конечно же, океан, давший название парку, и широкое устье реки Сан-Лоренцо, через которую все еще перекинут деревянный остов заброшенного железнодорожного моста, и парк развлечений на променаде, с аттракционами и «Гигантским ковшом», и…

Но там ничего не было. Только туман.

Ханна повернулась и побежала по тропе, громко окликая дедушку и стараясь не паниковать. Она не могла вспомнить, когда они расстались. Сейчас его здесь не было. Это она точно знала. Здесь никого не было.

Место было мертвым. Совершенно безжизненным.

За высокими деревьями и за столиками для пикника виднелись качели для малышей. Чуть дальше, вниз по пологому склону, стояли качели для детей постарше. Ханна помнила, как в первый раз набралась смелости покачаться не в малышовых корзиночках, а на настоящих взрослых качелях с открытыми сиденьями на железных цепях, удерживаемая только силами инерции и притяжения.

Папа сначала засомневался, но она ему доказала. «Ух ты! – восхитился он и с непонятной грустью добавил: – Уже совсем взрослая».

Ханна помнила, как потом подбежала к маме, как мама ее обняла и тоже сказала, что дочка у нее выросла. Именно тогда Ханна стала не малышкой, а большой девочкой и впервые оставила часть своей жизни позади.

Качели застыли в неподвижном воздухе.

Ханна прошла мимо главного аттракциона парка – двух больших горок. Горки были почти тридцатифутовой длины и тянулись с вершины холма к его подножью, где стояла еще и железная лазалка (впрочем, ею больше увлекались мальчишки). Горки были железные, отполированные бесчисленными детскими попами (часто под них подкладывали картонку, чтобы не обжечься о горячее железо, и тогда скользилось вдвое быстрее).

Ханна остановилась на самом верху и посмотрела вниз. Концов горок было не видно. Ей не хотелось съезжать по горке. Ей вообще не хотелось здесь быть. Она повернулась и решила уйти из парка той же дорогой, что пришла, – прямо сейчас и очень быстро.

Тут она заметила, что качели пришли в движение. На них кто-то сидел. Большой, не ребенок. Кто-то с русыми волосами, как у Ханны, но кудрявее. И…

Ханна нерешительно шагнула к качелям. Тот, кто на них сидел, не обратил на нее внимания. Он – или она, или оно – медленно раскачивался взад-вперед. Внезапно Ханна сообразила, что знает, кто это.

– Мама?

Некто спрыгнул с качелей и побежал.

Тенью пронесся среди деревьев. Вроде бы всхлипывал на бегу, но звук был неразборчивый, его заглушали другие звуки – скрип распахнутой двери, звон бокалов.

Ханна бросилась следом, быстро, со всех ног, однако не могла угнаться, потому что некто бежал со скоростью взрослого, того, кто, как мама Ханны, три раза в неделю пробегал пять километров, в любую погоду. Ханна неслась за ним по тропе к обрыву, к облаку тумана, закрывавшему пляжный променад, бежала, задыхаясь, но не сводила глаз с удаляющейся фигуры.

Некто мчался к обрыву, не замедляя бега, а, наоборот, все быстрее и быстрее, к самому краю.

А потом прыгнул – прямо в облако.

Ханне было страшно прыгать – и не прыгать тоже было страшно. Вот только что здесь был некто. А теперь Ханна осталась одна. Она споткнулась, но продолжала бежать, набираясь смелости прыгнуть в никуда.

Что-то вцепилось ей в руку, и Ханна завизжала.

– Не подходи к обрыву, – сказал дедушка.

– Это мама?

– Нет. Пойдем отсюда.

Он потянул ее за руку, но Ханна не хотела уходить. Она упиралась, не отводя глаз от облака.

Позади поскрипывали ржавые петли качелей. Взад-вперед, взад-вперед.

Почему они скрипят? Отчего раскачиваются? Неужели туда вернулся некто? Неужели все повторяется?

– Здесь ничего нет, – сказал дедушка. – Здесь нет того, что ты видишь и слышишь.

– Как это нет? Ты же тоже это видишь.

– Я вижу то, что видишь ты. Только что я был совсем в другом месте. В яблоневом саду из моей юности. Ждал ту, что так и не пришла. А здесь я оказался потому, что твой разум молод и силен.

– Неправда, – возразила Ханна. – Это мама. Я хочу к ней.

Дедушка посильнее сжал ей плечо и повернул к себе лицом. Он казался старым и каким-то чужим.

– Отвернись. Забудь. Оставь в покое.

Ханна не хотела забывать. Но пронзительный взгляд дедушки ее удержал. Она замерла. Дедушкины пальцы все сильнее и сильнее сдавливали ей плечи, как громадные когти.

Она услышала, как некто на качелях – мама, конечно же, это мама! – шумно вздохнул.

Потом громко лязгнули цепи, и некто соскользнул с сиденья, медленно-медленно, и направился прямо к ней.

– Ханна! Отвернись! – настойчиво повторил дедушка.

Она закрыла глаза.

И сразу же их открыла. Оказалось, что она снова стоит на тропинке через луг с короткой травой и редкими кустиками. Парк «Оушен-вью» исчез. Дьявол ждал чуть поодаль.

К нему озабоченно обратился Ветроцап:

– Босс, плохи дела. Совсем плохи.