Лихорадочно просматриваю видео с «Ютьюба» из серии «готовим сами» и наконец понимаю свою ошибку: всё это время температура была слишком высокой. В тридцатый раз просматриваю записанный от руки рецепт: мама вообще ни слова не написала о температуре. Швыряю листок с рецептом на стол и тут замечаю маленькую приписку на его обратной стороне: «Перед тем как добавлять яйца, убавь температуру».

Прекрасно, просто прекрасно.

На сей раз понижаю температуру, и – о чудо! – после того как я добавляю желтки и уставшей рукой взбиваю получившуюся массу, она становится равномерной, отвратительных комков нет.

– Вот черт! – бормочу я, вздыхая с облегчением, и пробую соус. Сметанообразный, идеальный. Добавляю щепотку соли – просто на всякий случай.

Быстро ставлю на стол тарелки, предварительно подложив под них салфетки, раскладываю столовые приборы, даже водружаю в центр стола цветок.

Веточка вишневого дерева.

Утром я сбегал за этой веточкой в парк, так что часть цветов уже успела завянуть.

Пока стейк подогревается, наливаю соус в маленькие горшочки, вместо того чтобы полить само мясо: ведь у Марли особые отношения с приправами. У меня уходит довольно много времени, чтобы наполнить второй горшочек, так как соус льется медленно. Нетерпеливо хлопаю по дну кастрюльки, и, разумеется, соус тут же выплескивается весь, переливается через края горшочка и неумолимой лавиной заливает стол.

Подавляю острое желание запустить кастрюлей в стену.

Вздохнув, хватаю полотенце и вытираю стол, выкладываю мясо на тарелки, потом галопом несусь вниз, переодеваюсь в чистую рубашку, и тут в дверь звонят.

Марли.

Приглаживаю волосы, поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки зараз, спешу в прихожую и открываю дверь.

Марли одета в лимонно-желтый короткий дождевик, сияющий ярким пятном на фоне серого неба и проливного дождя.

– Привет, – говорю я, расслабленно прислоняясь к дверному косяку.

– Привет, – отвечает Марли, щурясь, разглядывает меня сквозь дождевые струи. Кивает на низвергающиеся с неба потоки воды. – Может, я… войду?

– Ох, и правда. Конечно.

Я пошире распахиваю дверь. Марли входит в прихожую и снимает с головы капюшон; из-за влажности ее волосы завиваются сильнее обычного. Ловлю себя на том, что не могу отвести глаз от ее собранных в хвост волос, рассматриваю завитки.

Мне хочется заправить вьющуюся прядь ей за ухо, но вместо этого я беру у нее дождевик и вешаю на ручку двери, ведущей в подвал, чтобы одежда подсохла. Марли оглядывается по сторонам, смотрит на висящие в прихожей фотографии. Останавливается передо мной, заглядывает в подвал.

– А что там, внизу? – спрашивает она.

– Пара трупов, – шучу я. У Марли округляются глаза, она толкает меня в плечо, потом едва заметно улыбается. – Там моя комната.

Девушка выглядит заинтригованной.

– В подвале?

– Ага. Переехал туда, когда перешел во второй класс старшей школы, после того как мама закончила там ремонт. – Киваю на лестницу в подвал. – Сэм и Ким часто украдкой пробирались ко мне в гости через вторую дверь, ведущую на задний двор.

Марли улыбается: теперь становится очевидно, что я ее развеселил.

– Ах ты, плохой мальчик, – поддразнивает она меня.

Возвожу глаза к потолку.

– Готова к ужину?

– А к нему нужно готовиться? – с тревогой в голосе спрашивает Марли. Она определенно сомневается в моих кулинарных способностях, и ее можно понять.

Мы идем в кухню, и Марли улыбается при виде веточки вишневого дерева на столе, так что, по крайней мере, мой безумный утренний забег до парка и обратно был не зря.

Я уже хочу сесть, как вдруг вспоминаю, что забыл поставить на стол воду. Открываю стеклянную дверцу шкафчика, и тут слышу, что снаружи хлопает дверь машины.

– Ух ты, моя мама рано вернулась домой. – Вытягивая шею, выглядываю в окно и вижу, как мама достает свои вещи с заднего сиденья. Дождь утих, превратился в едва заметную изморось. Когда вчера вечером я просил у мамы рецепт, у нее в глазах загорелся озорной огонек. Ну конечно, она не могла остаться в стороне. Лидия Лафферти – воплощенное любопытство. – Она будет очень рада с тобой познакомиться.

Выхожу из кухни, иду в прихожую и открываю дверь.

– Привет, мама. Это… – Поворачиваюсь, но коридор у меня за спиной пуст. Марли нет. Радость на лице мамы сменяется озадаченностью, я тоже непонимающе хмурюсь.

– Секунду, – говорю я и возвращаюсь в кухню, но стул, на котором только что сидела Марли, теперь пуст. Где же?…

Умолкаю на полуслове, заметив приоткрытую дверь в подвал. Желтый дождевик исчез.

– Марли? – зову, открывая дверь. Сбегаю вниз по ступенькам. Подвал встречает меня тишиной, застекленные створчатые двери, ведущие на задний двор, широко открыты. Выглядываю на улицу, высматриваю ярко-желтый дождевик.

– Марли!

Тишина.

Хватаю толстовку, висящую на спинке стула, надеваю и кричу:

– Эй, мама! Я скоро вернусь!

Выбегаю на улицу, огибаю дом, оглядываясь по сторонам.

Куда же она могла… к пруду.

Прихрамывая, бегу по нашему кварталу, по парковой дорожке; к тому времени как впереди начинает маячить поблескивающая гладь пруда, я уже задыхаюсь. Воздух после дождя теплый, небо раскрашено розовыми, оранжевыми и фиолетовыми разводами.

Наконец я замечаю желтый дождевик, резко останавливаюсь и подавляю желание протереть глаза: на коленях у Марли сидит утка.

В смысле… настоящая, живая чертова утка. Сидит. У Марли на коленях.

Подхожу, через голову стягиваю с себя толстовку, стелю на влажную после дождя землю и сажусь рядом с девушкой.

– Итак, – говорю со вздохом. – Наверное, сегодня я впервые в жизни вижу, как человек держит на коленях утку.

– Извини. – Марли не смотрит на меня. Она не сводит глаз с утки, нежно поглаживает птицу по белым перышкам и хмурится.

– Что случилось? Ты даже не попробовала еду. То есть я не профессиональный шеф-повар, но, уверен, моя стряпня не так уж плоха.

Птица поворачивает голову и взирает на меня похожими на черные бусины глазами. Я поспешно отодвигаюсь, чтобы ненароком не нарваться на драку.

Марли пожимает плечами и глядит на воду, в ее глазах я вижу проблеск уже знакомой мне боли.

– Это часть грустной истории?

Она тяжело вздыхает, при этом ее плечи приподнимаются, а потом опускаются.

– Просто… Я занервничала, – говорит она, отбрасывая со лба волнистую прядь волос. – Твоя мама пришла домой. Новые люди заставляют меня нервничать, я не знаю, что говорить. У меня как будто голос пропадает.