Шли проливные дожди, и дороги совершенно раскисли. Шалонская армия, растянувшись на многие километры, медленно брела из Реймса в Сюип. Обремененная многочисленными повозками, грузами, боеприпасами, снаряжением, артиллерией, армия по ходу марша совершенно упала духом. Дисциплина была на низком уровне.

В середине армейских колонн тащились повозки с императорским имуществом. В углу своей кареты сидел бледный император, мучительно страдавший от болей, причиняемых камнем в мочевом пузыре, которые только усиливались от тряски на плохих, размытых дождем дорогах. Как-то, не выдержав, Наполеон III остановил карету. Выкарабкавшись, он уперся головой о дерево. «Ах, — прошептал он адъютанту, — если бы я только мог умереть»[2262].

Хотя в Реймсе были склады продовольствия, командование и интендантские службы не смогли организовать его эффективное распределение. Уже через несколько дней в армии начался голод, имели место многочисленные случаи грабежа местного населения. В ответ жители припрятывали продовольствие и закрывали свои дома, что еще больше ожесточало солдат Шалонской армии.

Вплоть до 26 августа Шалонская армия шла на восток. Мак-Магон уже несколько дней не получал известий от Базена и усомнился в целесообразности дальнейшего движения. Мак-Магон послал в адрес Базена следующее взволнованное сообщение: «Я не думаю, что могу продолжать двигаться на восток без наличия новостей от Вас и не зная Ваших планов; если армия Наследного Принца идет на Ретель, я должен буду отступать»[2263].

Несмотря на свое недомогание, Наполеон III не потерял остатки здравомыслия. На рассвете 27 августа он приказал своему сыну, Наполеону Эжену, покинуть армию и с небольшой свитой офицеров и слуг отправил к границе с Бельгией. По словам Аронсона, «Лулу знал, что он должен подчиниться приказу. Император выглядел спокойно, почти не выдавая свои чувства, но внутренне, наверно, его сердце разрывалось. Увидит ли он когда-нибудь Луи снова? Он был уверен, что его собственная смерть не заставит себя долго ждать. Это было их последнее объятие?»[2264]

На следующий день Мак-Магон, непрерывно получая сообщения о немецких патрулях, отправил письмо Базену, что изменяет движение армии с восточного направления на северное, в сторону Мезьера[2265]. Сообщение аналогичного содержания было направлено также в адрес графа Паликао. Именно это сообщение главе правительства сделало гибель армии Мак-Магона неизбежной. Ответ графа Паликао был быстр и имел катастрофические последствия: «Если Вы оставите Базена, в Париже вспыхнет революция и Вы подвергнетесь нападению всеми вражескими силами… У Вас есть по крайней мере тридцать шесть часов, пока подойдет Наследный Принц, возможно, сорок восемь; перед Вами никого нет, кроме слабой части сил, блокирующих Мец… Здесь все чувствуют необходимость освобождения Базена и испытывают напряженное беспокойство, с которым мы следим за Вашими передвижениями»[2266]. Чего было больше в этом ответе графа Паликао — незнания реальной ситуации или чисто политического расчета на сохранение любой ценой династии Бонапартов на троне? Скорее всего, истина где-то посередине. С одной стороны, граф Паликао, как ставленник императрицы Евгении, естественно, предпринимал все усилия для сохранения действовавшей династии у власти и монархического строя в целом. С другой стороны, французское правительство в полной мере не владело всей ситуацией и не знало истинного положения дел.

В течение последующих дней Мак-Магон получил сразу несколько оптимистических депеш от графа Паликао[2267], в которых тот сообщал о низком моральном духе германской армии, дизентерии и тифе, распространившихся в немецких войсках, о политических разногласиях между немецкими государствами и скором вступлении Австро-Венгрии в войну на стороне Франции.

Завершением всех обращений главы правительства стала телеграмма с категоричным текстом следующего содержания: «От имени Совета Министров и Тайного Совета я требую, чтобы Вы оказали помощь Базену, используя преимущество в тридцать шесть часов марша, которые Вы имеете перед Наследным Принцем Пруссии»[2268]. Именно эта телеграмма стала апофеозом непонимания действующей власти сложившейся ситуации и морального разложения государственного аппарата Второй империи. Историк Майкл Ховард справедливо говорит, что в условиях, когда немецкая кавалерия уже вгрызалась во фланги французской армии, эти послания графа Паликао потеряли всякий здравый смысл. Но Мак-Магон был солдатом и был обязан выполнять приказы. Он не был человеком, кто берет на себя инициативу или угрожает отставкой. Из императорского штаба были получены тихие и хныкающие слова протеста, но Наполеон III в еще большей степени, нежели Мак-Магон, был неспособен взять на себя бремя ответственности и осуществлять командование[2269].

Подчиняясь приказу главы правительства, Мак-Магон начал движение армии в надежде переправиться через Мёз (Маас) ниже городка Стене. Последняя надежда на спасение была упущена…

* * *

На этом месте, уважаемый читатель, мы сделаем паузу и выполним обещание, которое прозвучало в начале книги, а именно: подробно разобраться в том, что связало Наполеона III с Седаном в те дни. Ведь это его так волновало в последнюю минуту жизни.

Полночь, 30 августа 1870 года, Седан.

По темным улицам города в полном молчании медленно шла небольшая группа офицеров, обходя шумные питейные заведения, откуда доносились громкие голоса. Иногда между ними завязывался разговор, но он быстро угасал. Время от времени офицеры останавливались, чтобы вглядеться в дощечки на стенах домов, на которых были написаны названия улиц.

Вскоре они подошли к небольшой площади Тюренна и через несколько минут оказались на улицу Префектуры. «Сир, мы пришли!» — раздался голос, обращенный к коренастому, чуть прихрамывавшему генералу. Они сделали еще несколько десятков шагов вдоль решетчатого забора и оказались у закрытых ворот супрефектуры. Казалось, что в здании никого нет. Ворота и двери были закрыты, решетки опущены. Ни единого проблеска огня. Пришлось ждать еще какое-то время, пока ворота открыли и офицеров впустили в здание.