— Но это чистая правда! — с жаром воскликнулотец. — Клянусь Богом, ты настоящий святой. И ты сам это знаешь. Ты —Эшлер, вновь явившийся в этот мир. Ты — Эшлер, с самого рождения наделенныйтайным знанием. У кого могут быть в этом сомнения? В течение двадцати трех летты находился среди францисканских монахов и вел праведную жизнь, чуждую даженамеку на грехи и пороки. Кто же ты, как не святой? Как и положено святому, тыисполнен кротости и смирения. Но сейчас настало время отбросить кротость.Сейчас тебе необходимы мужество и отвага. В этой долине достаточно малодушныхсвященников, которые дрожат от страха у себя в ризницах. Собственное трусливоевоображение рисует им жуткие картины. Наверняка они уже видят, как протестантыкидают их в огонь вместо рождественских поленьев.

Стоило отцу произнести эти слова, как воспоминания о далекомРождестве нахлынули на меня. Я вспомнил, как мой дед, глава клана, отдал приказумертвить меня. Вспомнил исполинское рождественское полено, горевшее в очаге.Любопытно, принесли ли уже из леса подходящее дерево? Зажгут ли его сегодняпосле Великой мессы, когда по всему христианскому миру загораются огни в честьродившегося Младенца Христа?

Но тут неожиданное обстоятельство прервало ход моих мыслей.Сильный и густой запах внезапно ударил мне в ноздри. То был необычайно приятныйаромат, подобного которому я никогда не ощущал. Сколько я ни принюхивался, я немог определить происхождение этого запаха.

— Ты — святой Эшлер! — вновь провозгласил отец, повсей видимости недовольный моим затянувшимся молчанием.

— Отец, я не уверен в этом, — попытался возразитья.

— Да, ты уверен совсем в другом, — раздалсянезнакомый голос за моей спиной.

То был женский голос, звонкий и мелодичный. Обернувшись, яувидел молодую женщину примерно моих лет — или немного моложе. Я сразу заметил,что она отличалась редкостной красотой. Шелковистые рыжие локоны рассыпались поспине, спускаясь до самого подола богато расшитого платья. Именно от нееисходило поразившее меня благоухание. Это благоухание, казалось, проникло мне вкровь, зажгло во мне пламя.

Красота незнакомки поразила меня. Никогда я не видел столь прекрасныхволос, густых и волнистых. Глаза ее, сияющие, глубоко посаженные, напоминалиглаза моего отца. Сам я унаследовал карие глаза от матери. Я вспомнил словаголландца о женщине, подобной мне самому. Однако к этой гордой красавице они неимели отношения. Вне всякого сомнения, она принадлежала к человеческому роду. Язаметил, что она куда более походит на моего отца, чем я сам. Будь она такойже, как я, я понял бы это с первого взгляда. Для меня это не составило бытайны.

Молодая женщина приблизилась ко мне. Дивный запах, которыйона распространяла вокруг себя, возбуждал и тревожил. Казалось, все ощущениямои обострились. Одновременно я томился от голода, жажды и неутоленноговожделения.

— Брат, ты вовсе не святой Эшлер, — произнеслаона. — Ты — Талтос! Живое воплощение страшного проклятия, которое с давнихпор тяготеет над этой долиной, проклятия, что отравило нашу кровь.

— Придержи свой поганый язык! — вне себя отярости, взревел отец. — Иначе я сам заставлю тебя замолчать! Я своимируками прикончу тебя и всех твоих жалких приспешников!

— О, я вижу, отец, вы и в самом деле добрыйкатолик! — насмешливо протянула красавица, высоко вздернув точеныйподбородок. Чистый звук ее голоса был подобен звону серебряногоколокольчика. — Как там говорят в Италии, Эшлер? «Если отец твой еретик,сам собери хворост, чтобы сжечь его»? Там ведь есть такая поговорка?

— Нет, сестра, — потупившись, пробормоталя. — Но прошу тебя, не будь ко мне несправедлива. Не отталкивай меня спервых минут.

— Я несправедлива к тебе? Вот уж не думаю! Скорее, яотдаю тебе должное. Скажи лучше, ты в самом деле наделен от рождения тайнымизнаниями? Или это тоже ложь? Правда, что твоя мать была королевой? И внаказание за то, что произвела тебя на свет, она окончила жизнь на плахе?

— Ты напрасно сотрясаешь воздух, Эмалет, — вновьвозвысил голос отец. — Все твои поношения — пустой звук для нас.

— Говори только за себя, отец. По-моему, братец вовсене прочь на меня посмотреть и меня послушать.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, сестра, —потупившись, пробормотал я. — Смысл твоих ересей мне не ясен. Да, мать мояв самом деле была королевой. Но имя ее мне неизвестно.

Сказав это, я невольно содрогнулся, ибо давно уже догадался,кем была моя мать. С моей стороны было до крайности неразумно притворяться,будто я по-прежнему пребываю в неведении. Разумеется, Эмалет моментальноразгадала мой обман. Вне всякого сомнения, она обладала редким умом ипроницательностью. Ей не составило труда понять, что скрывается за моимневинным выражением лица и кроткими манерами монаха-францисканца.

Словно сквозь пелену тумана, я увидел искаженное отвращениеми ужасом лицо матери, ощутил прикосновение ее соска к собственным губам. Всмятении я закрыл лицо руками. Зачем я вернулся? Что ожидает меня в этой суровойстране? Новые терзания и муки? Почему я не остался в Италии? О, жалкий идиот!Какие истины я рассчитывал услышать здесь?

— Если ты столь несведущ, брат, мне следует просветитьтвое неведение. Узнай, что имя твоей матери — Анна Болейн, — отчеканила Эмалет,моя прекрасная и беспощадная сестра. — Та самая беспутная королева, что заколдовство и за рождение чудовища была приговорена к смертной казни.

Я затряс головой, словно пытаясь прогнать прочь образиспуганной женщины, умолявшей избавить ее от чудовищного отродья.

— Анна Болейн… — прошептал я одними губами.

Мне вспомнились рассказы о людях, принявших по милости моейматери мученический конец, — то были картузианцы и священники, не давшиеодобрения на незаконный брак короля и его любовницы.

Заметив, что я не в состоянии не только возражать, но дажевымолвить слово, сестра продолжала еще более решительно.

— Таким образом, Елизавета, нынешняя английскаякоролева, — твоя единоутробная сестра, — сообщила Эмалет. — Онапрекрасно знает, что в жилах ее течет ведьмовская кровь. Знает, что способнапроизводить на свет чудовищ. Больше всего на свете она боится, что об этомузнают другие. Поэтому она дала обет безбрачия. Королева никогда не выйдетзамуж, никогда не позволит мужчине даже прикоснуться к себе!

Отец попытался прервать ее, но стоило Эмалет сделатьповелительный жест в его сторону, он замер на месте, словно изящный ее палецбыл грозным оружием.