Вот и машина лейтенанта. Дюран уселся рядом с Готие, он был задумчив, почтителен. Первым нарушил молчание Готие:

— Между нами, Дюран, вы надеетесь, что вам удастся поймать Барбентана?

Дюран вытер нос, неопределенно покачал головой и, приподняв в улыбке губу, показал Готие свой стертый клык. — Мы стараемся взять его с разных концов: и у него дома, и прошлое все перерыли… и здесь в полку. И ничего не нашли, буквально ничего. Да, хитрец! Представьте, ничего не обнаружили. Очень опасный тип! — Дюран погрузился в свои мысли, потом решил добавить: — Но дайте срок, я своего добьюсь. Это только вопрос времени…

Готие искоса взглянул на шпика и переключил скорость, так как дорога у въезда в деревню пошла на подъем. Неприязнь к политическим взглядам Барбентана боролась в нем с чисто физическим отвращением к шпику. Если несчастный генерал Дюсеньер попал в лапы этих людей, то по вине всяких Барбентанов. Но все-таки… иметь дело со шпиком… Даже в Индии, подумал Готие, во время голода, когда трупы валялись прямо на улицах, меня не так воротило от этого зрелища, как сейчас от соседства со шпиком. Впрочем, ведь мне там не приходилось возить эти трупы на своей машине…

— Но нельзя же, в конце концов, без полиции…

— Что вы сказали, господин лейтенант?

Очевидно, Готие машинально произнес свою мысль вслух. Он смутился. Подъезжали к дому. Кто это там? Что случилось? Перед машиной вырос Серполе, он размахивал руками. Опустив стекло, Готие высунулся из машины.

— Господин лейтенант, в роте три человека объявили голодовку…

— Что?! Что?

— …призыва одиннадцатого года, те, которых домой не пускают…

— И что же я, по-вашему, должен делать?

— Я никак господина полковника не найду… вы не знаете, где он?

— Я ему не нянька… А в церковь вы не заходили?

— Верно! Об этом я и не подумал, господин лейтенант…

Когда Серполе отошел, Готие обратился к шпику:

— Вот что, Дюран, вы бы вышли здесь, я проеду в третью роту, в Мальмор, хочу сыграть в бридж…

И, оставшись один, лейтенант Готие закурил сигарету. Чтобы очистить воздух.

XXII

Какой бездонной пропастью может быть пустота человеческой жизни… а сколько в ней машинальных действий и вечного ожидания! В конечном счете, все только ждешь и ждешь чего-то… Машинально делаешь что-то, чтобы заполнить пустоту; самое главное — все откладывается на завтра, а то, что заполняет нынешний день, даже самый лучший, — только ожидание этого «завтра». Сколько Эдуард себя помнил, — так было всегда. Ребенком он ждал той поры, когда станет взрослым, но, в сущности, никогда не приходит такое время, чтобы во взрослом человеке совсем исчез ребенок. Эдуард был еще ребенком, когда посвятил себя военной карьере, решил стать солдатом. Физическое и умственное развитие, занятия в школе и гимнастика — все было направлено к какой-то отдаленной цели, к иным временам. Даже с переходом из училища в полк ничто не изменилось в этом постоянном ожидании. Эдуард стал теперь ждать производства в чин младшего лейтенанта, лейтенанта, капитана…

Он вырос в атмосфере поражения. Отец его погиб в войну семьдесят первого года[346], в армии Шанзи; сын родился вскоре после смерти отца. Мальчик знал, что каждый кусок хлеба, который он съедает, стоит лишений матери, бледной женщине, никогда не снимавшей траура по мужу. И всякое удовольствие его юношеских лет тоже стоило матери лишений. Почти все, что составляло тогда его жизнь, он ощущал как какое-то преступление. Нужно было долго трудиться, чтоб заслужить право вздохнуть посвободнее. В Сен-Сир его не удалось устроить. Для таких подростков, как он, изобрели Сен-Мексанское пехотное училище. Мать умерла, во время Мадагаскарской кампании. Эдуард вернулся оттуда лейтенантом. Женился.

Господи, господи, пошли мне силы каждодневно ждать и терпеть! А если бы не было тебя, господи, как же выдержать такую жизнь? И подумать только, что есть на свете неверующие люди! Как же они заполняют пустоту самых заполненных дней? Какой надеждой могут они жить? Уму непостижимо! Да нет, это невозможно. Неверующих людей не существует. Нет таких, чтобы действительно не верили в бога. Должно быть, они как-нибудь, изворачиваются; чтобы не думать о боге. Бог им, верно, мешает. Вот они и убеждают себя, что не верят в бога…

Эдуард ждал счастья, так долго ждал счастья. Он мог ждать счастья только в браке, только в браке. Жена оказалась безупречной супругой. Она тоже ждала от мужа счастья. Они вместе ждали счастья. Благочестиво ждали. Жена была верующей женщиной, истинной христианкой. Они ждали, что рождение первого ребенка даст им то самозабвенное чувство любви, которого оба они ждали. И у них родился ребенок, девочка. Потом они ждали других детей. Дети родились. Два мальчика. И супруги опять ждали — ждали, чтоб окрепло здоровье Лизетты, — после перенесенного плеврита девочка очень беспокоила их; ждали, когда можно будет отнять от груди Эмиля и когда прорежется первый зубок у Алена. Оба, отец и мать, были всегда подавлены сознанием родительской ответственности и мужественно несли ее. Семья переезжала из гарнизона в гарнизон. Война четырнадцатого года застала Эдуарда в чине капитана. Ему было тогда сорок два года.

Некоторые думают, что военные созданы для войны. Это неверно. Военные созданы для мира. Все четыре года войны Эдуард ждал мира. Ждал победы — то есть мира. Он ненавидел резню. В заповеди сказано: «Не убий». Он ждал мира и лелеял надежду, что тогда все будет хорошо, жизнь станет прекрасной и легкой. Он вернется к жене, разлука откроет ему силу их взаимной привязанности, и к ним придет любовь. Выросла дочка Лизетта, — пора уже было выдавать ее замуж. Они стали ждать замужества дочери… Сыновья… Однажды вечером в Эпарже он в первый раз произнес слово «любовь», относившееся к жене. Это было перед атакой. Он исповедовался у аббата Брюна… и покаялся, что недостаточно любит мать своих детей. А потом вдруг… Как сложна жизнь! Это случилось в Эпарже, в 1916 году. Он тогда временно командовал батальоном. Его перевели в Париж, в министерство. Жаль было расставаться с батальоном. Но служба есть служба. А в 1917 году умерла Лизетта. Ей было двадцать лет. Сын Эмиль пошел на войну добровольцем. Убили в восемнадцатом году, в ноябре, — перед самой победой. Майора Авуана послали в Алжир на штабную работу. Лучше бы уж