и не заметишь, как улизнет; все уже привыкли к его кратковременным исчезновениям… Но как это четверо заключенных ухитрились спуститься невидимками и притащить дров с нижнего этажа, — вот это диво! Да еще развели огонь у себя в камине, а ведь там дымоход был заложен кирпичами, чтобы нельзя было убежать через крышу!

Как бы там ни было, в первом часу ночи раздался сигнал тревоги — горела тюрьма. Крыша пылала, рушились балки, охрана разбежалась. Видели, как Лафюит спускался с крыльца, перекинув через плечо Мееровича. Солдаты бросились в горевшее здание, исчезли в дыму. Деревянная лестница накалилась и уже тлела. Удалось вытащить Ломбара и Леметра еле живых — еще немного, и оба задохнулись бы. Ну вот, не угодно ли, — заключенные остались без тюрьмы! Главный врач как раз уехал в Париж, с ночевкой. И опять Марьежулю пришлось все расхлебывать. Он взял троих голодавших в лазарет, а Лафюит в переполохе, разумеется, исчез в неизвестном направлении. Волноваться нечего — через три дня явится и, как обычно, доложит: «Я не дезертир, с вашего позволеньица».

Разбудили полковника. Он пришел в походной форме. Осмотрел пожарище: все сгорело дотла, больше уж и гореть было нечему — черная груда головешек; только от обвалившейся лестницы еще летели искры. Хорошо, что не было ветра, а то занялись бы соседние дома. Авуан явно был в прескверном настроении. Во-первых, капитан Бозир, облеченный званием коменданта гарнизона и ответственный за порядок в районе расположения войск, еще не явился на место происшествия, хотя в ту ночь было его дежурство… Полковник прежде всего спросил: — Как с заключенными? — Сержант Эскартефиг пробормотал, что все целы и невредимы. Авуан оборвал его: — Я не о том спрашиваю. Куда вы их поместили?

Он поднял страшный крик, услышав, что всех поместили в лазарет. Он требовал, чтобы арестантов немедленно заперли в арестный дом. Но где его взять, этот арестный дом? В местечке его не было. Тут как раз прибыл Бозир, и на него обрушился весь гнев Авуана. — Господин полковник, единственное, что остается — запереть их вон в том доме, по соседству с кафе. Но оттуда убежать еще легче, чем из… — Как это «убежать»? — Да видите ли, один из заключенных удрал… Тут полковник раскричался так, что удержу ему не было… Лафюит? Не знаю никаких ваших Лафюитов. Вы что, смеетесь надо мной с вашими Лафюитами? Полковник самолично отправился осмотреть дом, соседний с кафе, и обнаружил в нем нечто вроде погребов, куда можно было запереть по одному человеку, но окошек в этих норах не было. Велика важность! Днем можно держать дверь полуоткрытой, поставив около нее усиленную охрану, а ночью окна ни к чему; еще лучше, что их нет, — теплее будет.

Марьежуль разъярился. Нельзя запирать людей в какие-то стенные шкафы. Нельзя! Там совсем нет воздуха. Подохнут арестанты, тем более, что они ослабели от голодовки. — Так пусть едят! — сказал Авуан. У доктора хватило дерзости возразить полковнику: — Нет, я не могу разрешить… — Это еще что! Я командир или не командир? Раз я отдал приказ… извольте выполнить. Мне на медицинскую службу наплевать! — Полковник Авуан был просто неузнаваем. Пожар вывел его из себя. Он пригрозил Эскартефигу расстрелом. — Господин полковник, ведь это лучший наш сержант…

Ничего не поделаешь, пришлось перенести всех троих заключенных в какие-то черные клети, где не было никакой вентиляции. И вдруг Марьежуль успокоился — ему пришла блестящая мысль: как только полковник отправился домой досыпать, Марьежуль вернулся, приказал извлечь заключенных из их склепов и перевести обратно в лазарет. А утром, как ни в чем не бывало, их водворили на место.

Разумеется, утром ночное происшествие стало известно, все говорили об этом, и, верно, у полковника горели уши, — так его честили в этих разговорах. Все были единодушны, все стали на сторону заключенных, объявивших голодовку, и, пожалуй, готовы были оказать им поддержку. Какой-то всеобщий заговор. Из Парижа вернулся главный врач и имел долгий разговор с Марьежулем, потом пошел к аббату Буссегу. А потом аббат Буссег пошел к полковнику.

Около двенадцати часов дня в лазарет явился полковник и потребовал Марьежуля. Тот только что отправился завтракать к майору Наплузу; его перехватили по дороге… Ну вот, опять начнет орать! Ничего подобного. Настроение у полковника резко изменилось. Так же как и его взгляд на события последних дней. Он поручил Марьежулю объявить «этим мошенникам», что если они прекратят голодовку, то больше об их бунте ни слова не будет сказано. Конечно, сейчас отпустить их нельзя… но послезавтра… посмотрим… В конечном счете — победа по всей линии. Всех троих демобилизуют. Авуан капитулировал.

Можно себе представить, какие оживленные комментарии вызвало это происшествие за завтраком в офицерской столовой. Впервые Местр и Готие были согласны друг с другом: Авуан не только дурак, он совсем с ума сошел. Да еще аббат тут затесался. Хорош полковой командир — пляшет под дудку своего духовника! Готие пришла мысль, что, в конце концов, Мюллер, пожалуй, прав: в христианстве очень силен иудейский душок. Право, остроумное наблюдение!

Барбентану встретился на улице Ломбар — побледневший, похудевший, но торжествующий. Да, да… уезжаю сейчас. Слыхал, Барбентан, про наши приключения? Барбентан слыхал.

— Нет, самого-то пикантного ты не знаешь: Лафюит вернулся, а Мюллер прикатил к Наплузу и выпросил у него беглеца в свой батальон. Да, да. Берет его к себе в денщики. Они, кажется, в политике единомышленники… Так мне говорил Меерович… он даже думает, будто Лафюит не знал, что спасает еврея, а то, верно, не стал бы вытаскивать его из огня!

Арман все-таки немного удивился, но его интересовало другое: что будет с Ломбаром. — Ты домой едешь? Смотри, осторожней! Тебя могут схватить, как только сойдешь с поезда. — Ломбар захохотал. — Ты что, товарищ, думаешь, я вчера родился? Я все заранее сообразил и устроил… В новой обстановке — новая тактика! Я домой возвращаюсь с почестями…

— Что ты хочешь сказать? Ведь недавно принят закон о лишении коммунистов депутатских полномочий, — он касается и муниципальных советников…

— Послушай, за кого ты меня принимаешь? Дурак я, что ли? Говорю тебе: возвращаюсь с почестями в свой муниципалитет… Ну, что ты на меня воззрился? Париж стоит обедни…

Барбентан в первый раз столкнулся лицом к лицу с ренегатом. Какое мерзкое ощущение! Ломбар протянул ему руку. Арман отшатнулся: — Рядовой Ломбар, руки, по швам! С офицером разговариваете!

— Эге!