же день, захватив по пути холостых сватов-поддружий, из Плещеевых Овчининых и Очиных, направились на Неглинную, в опричный дворец. Выбрано было это место по множеству удобных свойств: обособленно, просторно, мыльня большая, удобная предбанниками и сенями чистыми, на всю братию сразу, банщики и обслуга; ну и охране, непременно выделенной им с собой Иоанном, есть где разместиться, и стремянным расположиться, не далеко, но и не впритык, чтоб не мешали последнему вольному Федькиному веселью и никому другому мешать не разрешали. От себя государь распорядился подать им хмельного из погреба, какого захотят, приготовить к столу боярской ухи и белорыбицы печёной, с пряностью и луком, а солений на закуску пусть сами наберут. Петька просился тоже, но пришлось его велико огорчить отказом. Одно дело – порыбачить со всеми и поболтать у костерка в Елизарово, как он в бытность, с отцовскими приездами, и в тамошней баньке с его сослуживцами шуток с байками мужеских послушать. А тут и баня, и шутки иные будут, не по Петькиному возрасту и разумению совсем… Ни к чему пока тебе, Петя, всё это, жестоко отрезал любимый брат. Погодить надо до службы, когда готов будешь, всему тогда и обучишься. Мы с тобою дома, с матушкой, батюшкой и всеми нашими напровожаемся.

На тёплой лавке прохлаждался он уже второй раз. Банщика отпустил обхаживать остальных, сам же доверился Сенькиным рукам. Теперь его, всего уже чистого, обновившегося, разомлевшего, и понемногу начавшего мечтать об ухе, руки эти растирали медовой ладкой. Было это упоительно, легко и особо приятно, после первого оттирания горчицей с солью, куда для мягкости плеснули квасу. Дух стоял травяной вперемешку с медовым, веничной листвой доносилось из парилки, откуда время от времени вываливался кто-то из сотоварищей, в сени, и укладывался отдыхать рядом на другой лавке, либо откидывался с кружкой питья.

Федьке нравилось, как держат себя его родичи перед царскими ближними. Не смущались ничуть, не заискивали, гордо были при своём, но и носа не драли попусту. Успокоившись на сей счёт, Федька позволил себе забыться и предаться услугам знатоков банных услаждений. Все также разомлели, понемногу налегая на хмельное, и только Грязной, уже порядком пьяный, завёлся опять об извечном: ишь, Ловчиков – ловкач, прозвание под стать ему, дочку пристроил за Шуйского Ивашку, не брезгует земщиной, а кабы не Вяземский, ему б не то что княжеской родни, а и конюшни дворцовой не видать бы; а Ванька Черемисинов, гляньте, как поднялся, у государя на важнейших посылках, и разжился деньжатами нехило, так, что в бытность сторговал у Басманова вотчину в Юрьев-Польском, да ещё с конём в довесок, вроде, да, Федь? За четыреста целых рублей. Боярину Басманову на ту пору деньжата самому нужнее вотчины были, тут Черемисинов обернулся вона как! В чести у государя такой, что, того гляди, его писать выше Грязных станут459. А сам не в опричнине отчего-то, а так, а вот младшой брат – тот давно опричник, что б это значило?.. А, Чёботов, вы там с Бутурлиными, кажись, Челядину родня, небось, поболе нашего знаете, а?

– Да уймись ты! – Чёботов пошарил возле лавки и расслабленно швырнул в Грязного мягким банным валенком. Валенок прилетел обратно. – Родня, не родня, а мы с Челядиными не лобызаемся. Мы тут жениха провожаем! А не чужое считаем… Шёл бы в казначейство к Пивову! Да, пиво вона, стынет – заглоти ещё!

– Давай, наливай! – возник одобрительный галдёж.

– Вот же я рад, что никому не брат! Доживёшь… А жених-то где сам? Чота скучный ты какой-то, Федь, не признать. Не таковски мы прежде забавлялись! – тут же пожаловался Грязной. Обшарил глазами дубовые стены и своды банной трапезной, где могло свободно поместиться вдесятеро больше пирующих, и тоскливо скривился.

– Скучно ему, гляньте! А мы на что? Какого рожна тебе ещё… А где Чёботов? Только что тут был.

– Да где… Поди, стремянного лапает. Ты ж не даёшься.

– В парной, что ли?

– Ну а что… Гриша, поддай там на каменку! – Грязной показал, как поддать и чем. – Да скорей беги сюды – Басманов напоследок тя желает!!!

Все рассмеялись.

– Чёботов! Эй, отзовись!

– Чего орёте, – Чёботов появился откуда-то снаружи, один, расслабленный и довольный. И тут же хлопнула дверь по соседству, где накрыто было для провожатых с обслугой.

– Похоже, Васька угадал!

Чёботов только лениво усмехнулся, разваливаясь рядом. Замечание Федькино было и ревниво, и шутейно, и грело нутро обоюдное доверительное бесстыдство, в котором проявлялась наружно их дружеская близость.

– Ага, только не в парной! – Грязной заржал коротко. Ему хотелось куражиться, прочие с охотой вторили всячески. – Во, всем весело, окромя меня. Ну, а теперь-то девок можно звать? Чай, не в батюшкиной усадьбе, а, Федь?

– А мне что. Зови! Коли неймётся. Да зови же! Гуляем сегодня на мои! И на государевы.

– И игрецов, а, Федь?

– И игрецов, хрен с тобой.

– За здравие государя нашего! – немедленно поднялся с полной чашкой доселе молчавший, обёрнутый чистым льняным полотенцем Вяземский.

– За здравие государя!!! Слава государю великому!!!– грохлули, поднимаясь, остальные. Меж тем Сенька с помощником откупорили второй бочонок мушкателя.

Грязной выглянул в предбанник, поманил одного из банщиков и отдал ему поручение, не забыв и про монеты, щедро предоставленные виновником гулянки.

Постепенно все, переодевшись в чистое исподнее, подтянулись к просторному дубовому столу. Веселье набирало всегдашнюю шумную силу, по мере того, как вечерело.

– За здоровье жениха!

– За здоровье невесты!

– За вольную волюшку, Федя!

– Чтоб не в последний раз гулять!

– Чтоб дружков не забывать!

И тому подобное, пока по кругу не помянули всех, и то, что положено.

И снова всем наливали, а на столе появлялись кушанья.

Заводились на песни; «Орел, Божья птица, высоко летаешь» зачинали дважды, да сбивались с ладу. Распелись на срамных прибасках, походных и площадных.

Быстро стемнело, и тут прибыли три девицы, доставленные ушлым банщиком не то чтоб тайно, но и не открыто. Было подозрение, что Грязной озаботился сиим развлечением загодя, справедливо рассудив, что вдруг сам жених опять заупрямится, и, не вдаваясь в причину его чрезмерной разборчивости, взял это на себя. В сенях девки скинули длинные шали и нарядные кафтанья, вплыли в трапезную павами. Все три статны, пышнотелы, улыбчивы, набелены-нарумянены, бусами и серьгами увешаны, лентами увиты, и, по всей видимости, не впервой им было застольничать этак с сынами боярскими. Их приветствовали сообразно, восторгом, сразу же рассадив меж собой и расспросив об именах-прозваниях. О прочем же – не особенно, понятно, и осталось тайною для Федьки, кто они были и откуда взялись здесь, на опричном обширном подворье, чьи то были весёлые вдовицы да бойкие сестрицы, озорные молодицы… Из раскрытой двери соседних сеней уже некоторое время доносился задорный частый наигрыш обычных на таких застольях гуделок, жалеек, трещёток