У двери в ее комнату он остановился. Посмотрел на нее так, будто не понимал, кто она и откуда взялась, потом бросил взгляд на часы.

— Прости, мне надо идти. У меня назначена аудиенция у отца. Если тебе будет что-нибудь нужно — обратись к Лейле, — сказал Зейн и быстро пошел по коридору.

Она рассеянно кивнула. Как ее угораздило попасть в мир, где приходится назначать аудиенцию, чтобы повидать собственного отца?

Словно услышав ее мысли, Зейн остановился и обернулся.

— Он живет очень уединенно. Смерть старшего сына окончательно подкосила его. К тому же он очень занят. Поэтому не принимай на свой счет, что он не торопится тебя увидеть.

Он выдавил из себя принужденную улыбку, но глаза оставались мрачными.

— Я и не думала, — эхом отозвалась Эбби.

Зейн кивнул, повернулся и пошел прочь. Больше он не оглядывался.

Эбби смотрела вслед удаляющейся фигуре и думала, что он, наверное, говорил то же самое себе, когда был маленьким.

Эбби провела четверть часа, отвечая на письма бабушки, и еще час — отвечая на письма агента, большей частью состоявшие из проклятий. Потом она поужинала в маленькой гостиной, предпочтя ее столовой, которая на самом деле оказалась банкетным залом. Потом сделала себе ванну с ароматическим маслом.

Она погрузилась в душистую воду и закрыла глаза. Утром это помогло ей расслабиться. Но сейчас ванна не помогала. Мысли и вопросы теснились в голове.

Как прошла встреча Зейна с отцом?

Сильно ли тот сердился на сына за тайный брак?

Что Зейн сказал Кайле за ужином?

Что между ними было?

Эбби открыла глаза и плеснула в лицо водой. Она вспомнила утреннее ощущение, что между Зейном и вдовой его брата была какая-то странная связь. Или ей показалось? На самом деле в мыслях Эбби называла Кайлу «черной вдовой», но, может быть, это ревность заставляла быть ее несправедливой…

«Ревность?» — поразилась Эбби собственной мысли и от стыда ушла с головой под воду.

Потом вынырнула, вылезла из ванны и обмоталась полотенцем.

— Остановись, Эбби, — сказала она смутному отражению в запотевшем зеркале.

Да, ее тянуло к Зейну, она уже не могла это отрицать. Даже больше, чем тянуло. Ей пришлось признаться себе, что Зейн разбудил чувственную сторону ее натуры, о которой она прежде даже не подозревала. При этом она должна отдавать себе отчет, что условия их соглашения предполагают, что они будут много времени проводить вместе. Эбби твердо решила, что не позволит себе принять вынужденное совместное времяпрепровождение за настоящую близость и через полтора года уедет отсюда и забудет навсегда и Арифу, и ее прекрасного принца.

Она протерла запотевшее зеркало и серьезно посмотрела в глаза собственному отражению.

— Разве ты согласишься на чистый секс, бездушный и бездумный?

— Это зависит от того, кто предлагает, — ответило ее отражение.

Эбби широко распахнула глаза, а потом со стоном закрыла их.

Кто сказал, что всегда надо быть честной с собой? Иногда это только во вред.

Она наклонилась к зеркалу и пожаловалась приблизившемуся отражению, тихо, чтобы никто больше не услышал:

— Так ведь он и не предлагает.

И быстро прошмыгнула в спальню, подальше от опасных разговоров.

Ей следует помнить, что она здесь только для того, чтобы облегчить переход власти.

Два телохранителя на почтительном расстоянии следовали за принцем. Когда он останавливался, они тоже останавливались. А останавливался он уже четвертый раз с тех пор, как вышел из кабинета своего отца. Просто вдруг застывал посреди коридора и смотрел перед собой невидящим взглядом, потом встряхивал головой и шел дальше.

Дойдя до своих покоев, Зейн сделал охранникам знак остаться снаружи, дождался, пока за ним закроют дверь, и рухнул в кресло.

Принца было нелегко удивить, но шейху это удалось. Зейн снова и снова прокручивал в голове весь разговор с отцом.

— Ко мне приходили члены правительства, они выразили серьезное беспокойство по поводу твоего брака и, прежде всего, — кандидатуры, которую ты выбрал себе в жены, — слабым скрипучим голосом начал шейх.

Зейн был готов к этому, поэтому, не поведя бровью, выслушал перечисление представителей арифанской знати. Ни одно имя не было для него неожиданностью.

Но потом отец сказал кое-что, чего он никак не ожидал.

— Я ответил им, что полностью… поддерживаю твой выбор.

Зейн ушам своим не поверил. Да, он рассчитывал на поддержку отца и не сомневался, что сможет ее добиться, апеллируя к отцовской сентиментальности. Но то, что отец сам пришел к такому решению, было для Зейна потрясением.

— Я рад, что рядом с тобой есть близкий тебе человек, — продолжал шейх, не глядя в глаза сыну. — Управлять страной само по себе нелегкое занятие. Но мало кто думает о том, что, среди прочего, оно предполагает страшное одиночество. Я не пожелал бы такого даже заклятому врагу. Не говоря уже о единственном сыне.

— Это произойдет еще не скоро, отец, — поспешно ответил Зейн, имея в виду свое восхождение на трон.

— Это уже происходит. Я ухожу в отставку, Зейн, и передаю тебе все полномочия. Я давно этого хотел, но твой брат… Как говорится, о мертвых — или хорошо, или ничего.

Зейн снова и снова прокручивал этот разговор в голове.

Он никогда не нуждался ни в чьем плече, чтобы опереться или, тем более, поплакаться. Потому что, если ты ни на кого не рассчитываешь, тебя никто и не обманет, если ты ни на кого не опираешься, тебя никто и не предаст.

Но удивительно, что за один день два таких разных человека — Эбби и его отец — говорили ему о том, как одиноко положение правителя и как нелегко это вынести.

Зейн не боялся одиночества, более того, оно было для него привычным и комфортным. Но неожиданно он представил себе, что было бы, если бы он решился опереться на Эбби. Она была умна, она была тверда в своем взгляде на мир, и этот взгляд был очень человечным, несмотря на ее профессию, которая обычно извращала человеческую душу на корню.

Его глаза потеплели, когда в памяти всплыло лицо златовласки — сперва смутное, будто отражение в запотевшем зеркале, но постепенно становившееся все более отчетливым, и, наконец, он так реально представил ее стоящей перед собой, что, казалось, мог протянуть руку и намотать на палец прядь ее ослепительных волос.

Зейн нерешительно подошел к двери, разделявшей их комнаты, положил пальцы на бронзовую ручку… отвернулся и отошел.

Он всю жизнь прожил с мыслью, что одиночество — это привилегия, а не наказание. Теперь уже поздно что-то менять.

Вчера Эбби заснула, едва коснувшись головой подушки. Сегодня она так вертелась в постели, будто искала пятый угол, но сон все не шел. Картины последних двух дней теснились в голове.