Ее глаза то и дело обращались к едва различимой в темноте потайной двери в комнату Зейна. Она думала о временах, когда в этой постели вот так же лежала томная наложница в ожидании того, что вот-вот отворится дверь и войдет прекрасный мужчина, преисполненный желания к ней. Она не была наложницей, она была законной женой… Вот только ее никто не желал.

Интересно, она единственная двадцатидвухлетняя девственница на планете? И как так получилось? Она вовсе не держалась за свою невинность. Но в юности парни только потешались над ней — слишком высокой, слишком худой, слишком нескладной, слишком странной. Так что она находила отдушину в книгах, и все они рассказывали ей о большой любви. Не о свиданках и обжимашках, а о подлинной страсти, о слиянии душ.

Ирония заключалась в том, что сейчас ее хотели все подряд, хотя, в сущности, она мало изменилась. Мужчины атаковали ее массово, и ей приходилось отбивать их атаки с такой скоростью, что не было времени разобраться — может быть, кто-то из них и заслуживал внимания.

Именно эта мысль и заставила ее ответить на ухаживания Грега. Он хоть и не вызвал пожара в ее душе (к этому времени Эбби уже смирилась с мыслью, что это никому не удастся), но он был таким милым… пока не оказался такой сволочью.

Наверное, она была похожа на бенгальский огонь, который приходится так долго разжигать в новогоднюю ночь, но потом он, наконец, загорается и начинает сыпать ослепительными искрами. И вот Эбби загорелась, она страстно вожделела человека, который смотрел на нее лишь как на делового партнера, и, честно говоря, она бы никому такого не пожелала. Но это давало ей шанс на то, что она способна и на любовь, и та когда-нибудь все-таки появится в ее одинокой жизни. Только пусть не будет безответной — это так мучительно!

Вечером Эбби не стала задергивать шторы (не от кого было прятаться, ее покои находились в одной из трех высоких дворцовых башен), и теперь комнату заливал лунный свет. Может быть, это он не давал ей спать?

Эбби вылезла из постели и босиком вышла на балкон. Внизу был дворцовый сад, и в лицо ей пахнуло незнакомыми пряными ароматами. Где-то в зарослях журчал невидимый фонтан. Легкий ветер играл складками длинной сорочки, которую она выбрала из шелкового изобилия в комоде.

Эбби облокотилась на перила, подперла щеку рукой и задумалась. В этой мизансцене — ночь, балкон, девушка — явно не хватало Ромео. Но Ромео сейчас, наверное, спит, и бог знает, кого он видит во сне.

Ее уши уловили странный звук — будто сдавленный рев какого-то животного. А вдруг они выпускают на ночь в сад погулять каких-нибудь животных, тигров, например, или кого они тут на Востоке держат вместо болонок…

Звук повторился снова. У Эбби мороз по коже пошел, когда она поняла, что этот звук издает человек. И этот человек находится в соседней комнате.

Не успев ни о чем подумать, она кинулась к потайной двери, молясь, чтобы та была незаперта.

Дверь легко подалась.

В комнате было светло от лунного света.

Зейн стоял у противоположной стены, опершись на нее одной рукой. Другой рукой он мерно бил в стену. И рычал. На шелковых обоях Эбби разглядела следы крови.

Она вихрем пронеслась через комнату и повисла у него на руке. Под эфемерной тяжестью ее невесомого тела Зейн сполз на пол.

Его кожа блестела в лунном свете, как отполированное серебро, резкие тени подчеркивали рельеф мышц безупречного тела. Он сидел, откинув голову, облокотившись на стену, и Эбби поразилась, как красиво может быть человеческое горе.

— Зейн?

Он открыл глаза и тихо сказал:

— Иди спать, Эбигейл!

Может быть, ей действительно уйти?

Она помедлила, потом нерешительно протянула руку и дотронулась до его твердого плеча. Кожа была прохладной и влажной от пота. Вся правая половина тела была одним сплошным синяком. Зейн не шевельнулся, но Эбби чувствовала, как напряглись мышцы под ее пальцами.

— Иди, — повторил Зейн.

Голос рассудка твердил, что лучше послушаться, но ее тело решило иначе, колени подкосились, и Эбби оказалась на полу рядом с ним.

— Поговори со мной, — только и смогла прошептать она.

Но Зейн молчал. В лунном свете он, с его удлиненными чертами и смуглым цветом кожи, напоминал готическую деревянную статую. Поколебавшись, она пододвинулась поближе и положила голову ему на плечо. Зейн не шевельнулся. Она смотрела на блики лунного света и слушала его дыхание.

— Уходи, Эбигейл, — повторил Зейн. — Я за себя не отвечаю.

— Я тебя не боюсь.

Эбби сама удивилась этому открытию, но она действительно не боялась его. С самого начала, когда еще не знала, кто он, когда полностью была в его власти, — она не боялась его уже тогда.

Зейн поднял веки, в его глазах было уже знакомое ей неизъяснимое выражение.

— Что с тобой? — осторожно спросила Эбби. — Тебе больно? Чем тебе помочь?

Златовласка была единственным человеком, кому он готов был рассказать правду, но именно она вряд ли поймет, что случилось.

— Хотел бы я, чтобы мир был таков, каким видишь его ты, кариссима, — сказал он с тоской. — Ты вот, например, считаешь, что кровь — не вода. Но жестокая правда заключается в том, что не всегда родные по крови люди любят друг друга. Иногда и ненавидят. Мой брат меня ненавидел.

Эбби не могла видеть, как он истязает себя.

— Ты не должен себя винить, это был несчастный случай, — беспомощно пробормотала она.

Зейн нежно провел пальцами по ее щеке и повернул ее лицо к себе.

— Это не был несчастный случай. Это было спланировано.

— Кем? — выдохнула Эбби.

Зейн смотрел в распахнутые зеленые глаза, полные ужаса, и колебался, стоит ли ему рассказывать дальше.

— Ты ведь считаешь, что мир прекрасен и разум ен, а человек добр и благонамерен, верно, кариссима?

— Это звучит наивно… — Эбби задумалась. — Хотя да! Может быть, не так однозначно… Но я и правда считаю, что если дать человеку шанс, то он, скорее всего…

— Мой брат позвал меня в ту машину, чтобы убить.

Эбби отшатнулась, но Зейн удерживал ее лицо обеими руками и безжалостно продолжал:

— Халид узнал, что обречен, что у него неоперабельный рак, вскрытие после аварии это подтвердило, и он решил — как это называется? — привести свои дела в порядок. Он с удовольствием сообщил мне, что намерен взять меня с собой на тот свет. Это был его прощальный братский подарок.

От его горького смеха душа Эбби разлетелась на тысячи осколков.

— Это не был несчастный случай, — его шепот жутко звучал в лунной тишине. — Это была попытка убийства. И она почти удалась. У меня не было шансов остаться в живых. Каждый раз, когда я закрываю глаза, то вижу лицо брата и чувствую его ненависть.